Интервью с писателем Сергеем Давыдовым о войне, эмиграции, прекрасной России будущего и о том, как написать роман поколения
Сергей Давыдов явно не осознаёт себя в роли большого русского писателя. Как и все мы, он выписывал главным образом собственную биографию, строил планы и развивался в том, что было ему интересно. Как и у большинства из нас, война и репрессии российского режима уничтожили всё это. В числе сотен тысяч россиян, не желающих становиться убийцами и быть убитыми, он покинул страну.
А ещё он написал книгу, о которой заговорили так, как вообще давно не говорили о книгах. Его роман «Спрингфилд» разошёлся по фейсбучным ссылкам и устроил маленький переворот. Писатель Дмитрий Быков охарактеризовал «Спрингфилд» как одну из самых важных книг, написанных в последние годы по-русски. Издатель Георгий Урушадзе назвал этот текст романом поколения и сделал первой ласточкой своего нового издательства Freedom Letters.
Мы поговорили с Сергеем и о «Спрингфилде», и о России, и просто «за жизнь». Несмотря на то, что сам он позиционирует себя как квир-человека, «тематического» в нашем разговоре оказалось совсем немного. В конце концов, любой из нас не сводится к ориентации и идентичности. Равно как и «Спрингфилд», всерьёз претендующий на большую литературу, это не просто эмигрантский гей-роман, изданный за рубежом. Во всяком случае, он уже показал себя книгой, способной вдохновлять тех, кто уже утратил способность вдохновляться. Всё наше раздавленной родиной поколение.
Я — политический эмигрант
Когда вышла новость на «Парнях» о публикации романа «Спрингфилд», ты попросил поправить только один момент: что ты не гей-эмигрант и уехал по другим причинам. Почему этот аспект для тебя важен? И, собственно, почему и как ты уехал?
Это важно ради достоверности. Я не беженец и тем более не ЛГБТ-беженец, это не мой основной кейс. Хотя я и уехал из России в самом начале этого года по политическим причинам, и дискриминация квир-людей — часть официальной политики государства, а я квир-человек. Корректнее говорить, что я — гражданин, которому теперь невозможно работать и жить в родной стране. Существует запрет на субъектность в целом, не только на квирность. Хотя квирность — это тоже очень, очень важно.
Как ты прожил почти год в уже военной России? Что изменилось для тебя лично? Поменялось ли твоё окружение, круг общения?
Это был абсолютный ад. Я жил с ощущением, что на этом жизнь закончилась. Из-за антивоенной позиции я сразу потерял работу, и мой последний спектакль отменили прямо в день премьеры. Я человек работы, я не могу себя мыслить без профессии, и все же это меньшая боль, что случилась тогда и продолжает случаться с миллионами людей.
Когда объявили мобилизацию, я четко решил, что если я не смогу ее избежать, то я этого не переживу буквально. Что я найду способ этого не переживать. Но я не мог уехать. Я пробовал это сделать в самом начале года, но когда я сказал об этом маме, у нее случился инфаркт. Сразу. В итоге я поехал к ней и мы нашли примирение. Об этом моя драматическая поэма «Граница», которую, кстати, на днях покажут в Берлине в рамках моего любимого и родного фестиваля «Любимовка».
«Любимовка» существовала 30 лет, но теперь она тоже в изгнании. Я счастлив, что в большинстве своем мои друзья остались моими друзьями. Мы все друг другу помогаем и за пределами России, и внутри России. Но это, в основном, друзья, которые были или остаются связаны с культурным производством.
К сожалению, я отмечаю, что для некоторых я становлюсь… нерелевантным что ли. Многие мне просто не отвечают. Мне это обидно, потому что я за них переживаю, я каждый день думаю о каждом, но и понять их могу. Вообще эмиграция, как и любой трансгрессивный опыт, это немножко смерть. И да, нет такой сферы жизни, которую бы не пришлось перелопатить в 2022 году.
Можешь подробнее рассказать историю своего переезда? В каком статусе ты сейчас и какие планы строишь?
История долгая, но, говоря коротко, я — политический эмигрант.
Роман поколения
Впервые о том, что существует молодой писатель Сергей Давыдов я узнал из эфира Дмитрия Быкова. Расскажи историю вашего знакомства. Что он говорит о твоих текстах?
Вживую мы виделись лишь однажды, когда я учился в ВШЭ. Помню, тогда в Тургеневской библиотеке я передал Дмитрию привет от Ксении Драгунской. Она была моей коллегой, драматургом, она всегда была ко мне бесконечно добра, и сейчас, когда ее с нами нет, я по ней скучаю.
Я профессиональный драматург и всегда имел косвенное отношение к миру книжек. Моя непосредственная профессия — драматургия театра и кино. Думаю, до того момента, как «Спрингфилд» попал к Дмитрию от Жени Некрасовой, он вообще не говорил про мои тексты, потому что театр и книжная литература — почти не соприкасающиеся миры.
Меня, кстати, очень удивило, когда мне стали кидать тот эфир с «Эха». Я ехал из Нюрнберга, у меня пропадал интернет, и от этого было еще любопытнее, что там вообще происходит. Роман даже не был издан, но о нем комплиментарно говорили то тут, то там.
Издатель Георгий Урушадзе назвал «Спрингфилд» романом поколения и утверждает, что именно он вдохновил его на создание издательства Freedom Letters. А как ты сам мог охарактеризовать свою книгу? В чём её важность и актуальность?
Я плохо понимаю законы привлекательности романов и далек от мессианства, поэтому сразу могу уверенно сказать, что никакую «важность» для литературы я с самого начала не конструировал. Но мне было принципиально важно выполнить ряд задач, которые я ставил для себя сам.
Первое — написать предельно честный текст о людях, которых я знаю и люблю, и который был необходим мне самому в 16, 20, 25 лет. Да и сейчас тоже. Сейчас мне 30.
Второе — выйти из канона и не заигрывать с литрой нулевых или девяностых, но тут все просто: я ковбой, который ходит сам по себе, и я вырос в мире драматургии. Все актуальные драматурги предельно чутки к реальности.
Третье — написать роман таким языком, чтобы никто не мог сказать, что тема романа — это спекуляция. Мне хотелось защитить парней из своего текста языком. Чтобы в них видели людей, а не идею или, тем более, какой-то продуманный маркетинговый ход.
Четвертое — чтобы на текст не хотелось дрочить. «Спрингфилд» для меня — это мятая футболка, которая пахнет «Олдспайсом», это быт, пиво и рай под кухонным столом. И так получилось, что я написал о людях, полных любви к жизни, но которых скосила собственная страна. Это роман о предвоенном времени. В общем, все это о том, что важно для меня. Здорово, что мои частные задачи так совпали с глобальными ожиданиями.
Когда и как был написан «Спрингфилд»? Что тебя вдохновило на него, как шла работа?
Я никогда не хотел писать прозу. Мне очень нравилась моя работа драматурга. Но мне стало чего-то не хватать, и из любопытства я поступил в магистратуру ВШЭ. И требованием к учащимся было писать прозу. Дипломная работа — это тоже проза. Моя близкая подруга, литературоведка Алеся Атрощенко все время мне говорила: “пиши роман, Серёг, пиши роман». И я подумал: если проза неизбежна, то я напишу о том, что для меня действительно важно и то, чего я действительно хочу. Потому что, скорее всего, я больше не возьмусь писать романы.
Я начал писать «Спрингфилд» в конце 2021 года, а закончил летом 2022, мне было 29 лет. И я понимал, что после февраля 2022 его никто не издаст. У меня не было ни фотона надежды на издание этого текста. Но я решил закончить его, потому что, во-первых, я люблю доводить дела до конца, а во-вторых, роман должен быть дописан назло этому страшному времени.
«Спрингфилд» издан в Европе. Как россиянин может прочитать роман? Есть ли уже какие-то отработанные легальные механизмы, чтобы получить его в электронном или даже печатном виде?
Никаких отработанных схем нет, но скоро они придумаются. С этим вопросом лучше обращаться к издателям, я тут ни за что не отвечаю и точно не буду отвечать. Но я очень, очень надеюсь и верю, что совсем скоро «Спрингфилд» станет доступен в России. Я писал его именно для тех, кто живет в России. Для меня это крайне важно.
На каких языках издан «Спрингфилд»? Читала ли его не русскоязычная аудитория, и если да, то как восприняла?
Сейчас он издан только на русском, но история только начинается. В какой-то момент я выкладывал текст в открытый доступ как протест против закона об ЛГБТ, и сказал, что закрою доступ, когда закон будет окончательно принят. Мне пришло много писем с хорошими, даже очень хорошими отзывами.
Не дописывать — это слабачество
Как написать роман? Понимаю, что это всегда сложно и у каждого писателя свой рецепт. Поделись своим.
Понятия не имею, я не умею писать романы. Я умею писать поэзию и драматургию, и мне удалось соединить эти два навыка. Если тебе интересен мой метод, то я скажу три вещи. Первое — хорошо для себя понять, почему это важно. Второе — не гнаться за объемом и конкретной формой «роман». Конечно, Россия — это такая страна, в которой считается, что настоящие писатели пишут романы, а рассказы, пьесы, эссе — это как бы и не очень литература. Это чушь. Надо писать то, что хочется и получается и не гнаться за объемом.
Третье — уметь дожимать. Моя суперспособность — делать концовки, я даже специально натаскиваю своих студентов, когда где-то преподаю, именно придумывать концовки. Не дописывать — это слабачество.
Немного о будущем. Планируешь ли ты вернуться в Россию, и если да, то на каких условиях?
Да. Я не отделяю себя от России. Но для этого мало окончания войны, для этого должно быть отменено репрессивное законодательство, в рамках которого мы все равно не сможем жить и работать, как люди.
А вообще она возможна — прекрасная Россия будущего, откуда не надо будет уезжать и куда захочется вернуться?
Да! И это обязательно случится. Для этого, я думаю, очень важно, чтобы мы все себя сохраняли. Я испытываю глубокое восхищение по отношению к тем, кто остается в России. Мобилизация какая-нибудь — не принуждение к подвигу, это принуждение к суициду. Реальный подвиг — жить эту жизнь день за днем и оставаться. Просто оставаться.
Наверняка важную часть твоей аудитории в России составят оставшиеся в стране ЛГБТ-люди. На фоне всего происходящего, что бы ты хотел им сказать, чего пожелать?
Я хочу сказать, что мы красавчики. Мы всю х**ню переживем.
Antony Sπyros.
