Поэт, прозаик, журналист, ЛГБТК-активист Андрей Дитцель почти четверть века живет в Германии. Артем Лангенбург поговорил с ним о новой и старой квир-эмиграции, истории организации Quarteera, свободных и страшных 90-х в Сибири, а также о том, когда и чем закончится диктатура в России
Расскажи вкратце, как проходила твоя юность в Новосибирске 1990-х и почему ты решил уехать в Германию и там остаться?
Прямо обо всем сразу? Я записывал и выписывал, об этом получилась целая книга – про жизнь кентавров в Сибири и сатиров в Европе (роман Андрея Дитцеля «Кентавр vs Cатир», выпущенный издательством Kolonna в 2009 году – прим. ред.). Но вот о чем я, кажется, забыл рассказать. В российских студенческих общежитиях середины девяностых годов с закуской бывало плохо и водку в компании можно было «зацеловывать». Я пользовался этим и перепробовал глубокие поцелуи с самыми красивыми парнями. Они не возражали. Я слыл, типа, бисексуалом, хотя встречался с девушкой (которая в свою очередь иногда спала с подругой). И повсюду были какие-то известные открытые геи. Пара преподавателей в Академии государственной службы. Региональные журналисты, педагоги. Тот же Шура́ через одно рукопожатие, ну, или одну постель.
Конечно, это была наша маленькая Веймарская республика. Затянувшийся на несколько лет фильм «Кабаре». Пока коммунизм, как Саурон, ненадолго утратил телесный облик и еще не успел перевоплотиться в путинизме. Хотя отряды орков и троллей кочевали по нашим краям. Я работал в молодежной газете «Рост», – сначала внештатником, потом штатным корреспондентом, – и пережил пару приключений. В газете, например, была полоса, посвященная здоровью, где рассказывалось о сексуальности и контрацепции. Однажды нашу редакцию захватили казаки и крикливые бабы. Нас с главной редакторкой Дашей Артамоновой увезли в какой-то актовый зал, где требовали раскрыть связи с Америкой и Джорджем Соросом. Возможно, и пытки применили бы, но вмешались учредители газеты, подключили административный ресурс. Нас часов через восемь освободили.
Я публиковался в нескольких новосибирских изданиях, в том числе в региональном «Московском Комсомольце». Это совпало с переделом собственности. Новосибирскую шоколадную фабрику захватили москвичи из концерна «Бабаевский», директора расстреляли. Я собирался на интервью с председательницей профсоюза, у которой на руках были какие-то явные доказательства. Вдруг зазвонил редакционный телефон, пригласили меня: «Чо, хочешь прославиться как Дима Холодов?» (Дмитрий Холодов, корреспондент в «МК», расследоаваший, в том числе, коррупцию и связи с ОПГ в структурах Минобороны РФ, был убит в Москве в октябре 1994 года – прим. ред.) Мой материал о шоколадной фабрике редакция в итоге изрядно сократила, а потом, совпадение это или нет, в региональном бюро появился новый главред – и сразу же объявил, что меня «тут никогда не работало».
Новосибирск второй половины 90-х — это была, конечно, наша маленькая Веймарская республика, затянувшийся на несколько лет фильм «Кабаре»
Я прошел стажировку в пресс-службе Толоконского, тогдашнего мэра Новосибирска, и мог остаться там работать. Глядишь, вышел бы в люди. Но это было бы равносильно отказу от самого себя, от личной жизни, идеалов свободы, что ли… Я не был каким-то особенно ярким молодым человеком – скорее, ботаником. В официальных ситуациях – серой мышкой. Но что-то меня постоянно выдавало. Я не так смотрел, не так говорил («У тебя в семье все такие картавые? Так может, они не немцы совсем?»), не так одевался. Сейчас об этом легко рассказывать, – как о давно отсмотренном сериале. О герое сериала, который попадает в драматические обстоятельства, но в конце сезона-то у него будет хэппи энд.
Так, однажды в новогоднюю ночь перед восемнадцатилетием меня по-настоящему убивали. Слова «гомофобия» еще не было в словаре. Да и незнакомые вроде люди. Так что не из-за этого. Ну, волосы были длинными. Какие-то небольшие деньги, шапка. Четверо мужиков месили меня руками и ногами, с размаху били оказавшейся в сумке бутылкой «Советского» шампанского по лицу. Я до сих пор помню звук, с которым крошатся во рту зубы. Дело становилось мокрым, я давно отключился. С меня сняли верхнюю одежду и избавились от, как думали, трупа. Я потом пришел в себя на дне помойки, мусорного контейнера. Боли какое-то время не было, столько адреналина успел произвести организм.
Не знаю, что у меня с резистентностью и жизнестойкостью, однако эти истории (зубы жалко, правда) как-то закаливали психику. Самые выносливые собаки – дворняжки. Я себя иногда чувствую (замечу, тут никакого puppy play) такой помесью овчарки с непонятно кем. Окраина сибирского города. Холодная будка, грязная миска. По маме у меня Беларусь и сибирская глубинка, село. По отцу – депортированные из Поволжья немцы и чуваши (темная история, какой-то срок в Сибири). Семья дальнобойщика. Рыбалка, пиво, шашлычки, пятеро человек в советской двухкомнатной. Цой, потом БГ и прочий русский рок.
Так вот, свобода этих самых веймарских девяностых была горькой. И даже она стала на глазах схлопываться в 2000-2002 году. Я полагаю, что этот позолоченный век у московских геев задержался еще на десять-пятнадцать лет. Но общий вектор изменился, подул другой ветер. Летом 2001 года убили моего хорошего друга, открытого гея, детского педагога. Из городских газет исчезли рубрики объявлений «она ищет ее» и «он ищет его». (А в девяностые это было в порядке вещей.)
Мой бойфренд учился на молекулярного биолога и с трудом представлял себе карьеру в России. У него была аспирантская стипендия, но параллельно приходилось мыть полы, хвататься за любую работу. А его родители собирались переезжать в Германию по еврейской линии. Я говорил по-немецки, успел поработать в Российско-Немецком Доме. Так что выбор не был сложным.
Андрей Дитцель в Новосибирске, 1992
Про твой брак в 2001 году российские таблоиды написали, что это, дескать, первое официальное гей-бракосочетание граждан РФ. Так ли это было, какой у вас обоих был тогда гражданский статус в Германии?
Мы следили за принятием в Германии закона о гражданских партнерствах и сразу, одними из первых вообще, подали документы на регистрацию. Даже немцы не знали, как это должно работать, что говорить о нас, гражданах РФ. Мой друг въехал в страну как «контингентный беженец» с родителями и поступил на PhD, я вообще находился там в качестве туриста (не поступайте так!).
После свадьбы мы пообщались с редакцией «Комсомольской правды», пару раз поговорили по телефону, отправили им по электронной почте фотографии. И уже почти забыли про это, когда на связь стали один за другим выходить друзья из России. «КП» напечатала в субботнем выпуске, тиражом тринадцать миллионов, на 90% выдуманное интервью с нами. С полным набором клише о гомосексуалИСТАХ, конечно. («С виду нормальные парни, а по паспорту муж и жена»). Однако по нынешним российским меркам публикация была довольно беззубой. Нас в ней, например, не требовали повесить или стерилизовать.
Мне надо было потом по свежим следам съездить на родину, там случились несколько моментов славы. Например, на автобусной остановке «Речной вокзал» со мной заговорил мужик, с которым было по пути в новосибирский Академгородок: «Читал я про твою (пауза) семью… Не одобряю (пауза), но ты смелый».
Может показаться, что это все давалось легко, но я несколько раз мотался между Сибирью и Германией в плацкартных поездах и на автобусах, по Европе – на региональных электричках. В поездах еще курили. В зимнем плацкарте на боковушке к стеклу примерзала подушка. Весной 2002 года немецкое государство проявило неслыханную щедрость – выдало мне годовую шенгенскую визу. Без разрешения на работу. Законы были такие. И я, в основном ради улучшения миграционного статуса, подал документы «на магистра» в Гамбургский университет. Дело в том, что студенты имеют право работать, такая вот правовая коллизия. Но, конечно, я успел поработать нелегально. И потом был так благодарен за поддержку первому работодателю, небольшому медиахолдингу, что остался там на целых тринадцать лет.
Мой второй универ – история, кстати, отдельная. Я поначалу запоем слушал и конспектировал лекции своих немецких профессоров, особенно пo русской литературе. Новая перспектива и все такое. Но университет вообще оказался какой-то новой школой жизни. Там, например, были настоящие glory holes. А то, что происходило в темных углах и парке, превосходило все, что я потом видел в репортажах Scetchy Sex или FraternityX (платформы любительского гей-порно-видео – прим. ред.). С единственной разницей: это было время безопасного секса. Просвещенные студенты были очень аккуратны в этом вопросе.
Публикация в «Комсомольской правде» была еще довольно беззубой. Нас в ней, например, не требовали повесить или стерилизовать.
Ты живешь в Германии более 20 лет. В последние год-полтора сюда приехали тысячи новых иммигрантов/беженцев, в том числе и ЛГБТК-людей в связи с известными событиями. С точки зрения именно такого нового иммигранта мне очень интересно какое-то резюме опыта иммигранта, приехавшего давно, в течение другой, по сути, исторической эпохи. Какой Германия была тогда и как изменилась она сейчас? Что для тебя было наиболее трудным в адаптации?
Я, честно говоря, немного завидую сегодняшним иммигрантам. Страна за эти годы сильно открылась. Сегодня никто не оспаривает сам тезис, что Германия – страна иммиграции, Einwanderungsland. Интеграционные программы, языковые и прочие курсы общедоступны. Хотя об их качестве и душеспасительности можно спорить. Но так было не всегда. Мы с моим парнем сразу оказались в немецком кругу общения. И это, надо сказать, пошло нам на пользу. А трудности? Конечно, были. Но в первые годы главным настроением была эйфория. Возможность быть с собой, возможность без страха жить с любимым человеком. Новая культура, новые ландшафты. Гамбургский порт, Северное море. Возможность сесть на автобус и оказаться в Мюнхене, Венеции или Париже. При этом я не идеализировал и, боже мой, не идеализирую это государство. Репутация Германии и то, как она устроена на самом деле – очень разные вещи. Немецкая точность? 35 процентов поездов неизменно опаздывают. Немецкое качество? Немецкий сервис? Лучше промолчу. Говорят, уже после моего отъезда в России появились распрекрасные госуслуги, доставка и такси. Новоприбывшие зачастую страдают. Хорошо мне было, не пришлось перестраиваться!
Сейчас ты работаешь в «Квартире», организации русско-говорящих ЛГБТК-людей, живущих в Германии. Как этот проект создавался?
В Германии еще до известных событий проживало четыре-пять миллионов выходцев из стран бывшего СССР. Можно, наверное, прикинуть, сколько на них приходится ЛГБТК+. Эти люди часто смотрели российское ТВ.
Кажется, это было в самый первый раз, когда мы с Ваней Кильбером организовали на берлинском прайде русскоязычную колонну. Нас остановила большая компания соотечественников: «Ребята, как вам не стыдно, вы же русские! У нас ЭТОГО нет». На что мы, естественно поинтересовались, что они сами делают в этой толпе. Ответ позабавил: «А мы просто посмотреть пришли!»
Название «Квартира» предложила во время мозгового штурма наша подруга и коллега Злата Боссина, а логотип и такое написание (Quarteera) латиницей, в котором находятся и квир, и art, и tee, и даже UA, между прочим придумал Ваня.
Непосредственно после регистрации в 2011 году «Квартира» занималась в первую очередь просвещением. И естественно, была своеобразным клубом общения. Поддерживала, что немаловажно, российский квир-активизм. Но вскоре после вступления в силу законов о пропаганде, подавления политических протестов в РФ и аннексии Крыма, усиления преследования ЛГБТК+ на Кавказе, в Германии оказались десятки и сотни новых квир-людей. Им нужны были кризисное консультирование, юридическая и зачастую просто житейская поддержка. После 24 февраля 2022 года счет этих людей пошел уже на тысячи. Так у «Квартиры» появились новые волонтерские команды. В базе организации в первые же дни оказалось около тысячи адресов людей, готовых на время принять к себе домой беженцев и беженок. Волонтеры дежурили на вокзалах, переводили и сопровождали прибывших в походы по бюрократическим ведомствам. Наконец, во время войны у «Квартиры» появился полноценный консультационный центр по вопросам убежища и пребывания в Германии (записаться или задать вопрос, если что – help@quarteera.de).
Русскоговорящие ЛГБТК-активисты на Гамбургском прайде в 2011 году
Чем конкретно ты занимаешься в «Квартире»?
[adrotate group="1"]
Я отвечаю за проектную группу. А проектов у организации несколько десятков. Самые крупные из них – «Мое комьюнити здесь» по развитию регионов (кроме Берлина у нас есть площадки в Гамбурге, Дрездене, Кельне, Штутгарте); «Многообразие» – просвещение и политическое образование; Квир-Марцан (комьюнити-центр в самом мигрантском районе Берлина); «Мониторинг положения ЛГБТК+ в России, ведущей агрессивную войну»; «Родительский» проект по вовлечению в активизм пап и мам ЛГБТК+ людей. К нам в Берлин в декабре, кстати, съедутся родители из Армении, Грузии, Молдовы, Украины, Беларуси и России. Будет представительно.
В проектной группе помимо волонтерок и волонтерок заняты пять координаторок и несколько гонорарных сотрудников. Все это надо поддерживать на плаву. Искать финансирование, писать заявки. Уживаться с немецкой и европейской бюрократией. С политиками всех парламентских партий – кроме, конечно, АдГ («Альтернатива для Германии», ультраправая популистская партия – прим. ред.) . Но иногда это сложно объяснять, и я просто говорю, что работаю в «Квартире» денежным вышибалой.
В целом, это интересная и хлопотная работа. И если меня однажды уволят, то лишь за то, что я не всегда последовательно пользуюсь гендерно-инклюзивным языком. Бывает, например, скажешь: «Россия – страна-агрессор». А тебя тут же спешат поправить: Россия – агрессорка!
Чтокасается твоей литературы: в последние годы ты гораздо меньше пишешь?
Я мало писал по-русски последние десять лет. Российские читатели кончились примерно тогда же, сам язык стал вызывать отторжение. К тому же я стал работать редактором в немецком журнальном издательстве. Кино, жизнь звезд, полезные советы и т. п. Это оказалось вполне себе увлекательным занятием, а по внутренним ощущениям приносило больше общечеловеческой пользы, чем публикации в «Литературной газете» и участие в русскоязычных поэтических слэмах. В прошлом году я стал ходить на встречи квир-литературной группы в Берлине и пару раз выступил с текстами на немецком в программе queeRead. Это оказалось стимулом начать что-то новое. Длинную прозу. Но я не обещаю, что вообще когда-нибудь ее закончу. Работа в «Квартире» отнимает много времени. Кроме того, в сородительстве с лесбийской парой я воспитываю двоих детей.
СЕРДЦЕ
Бабушка в моем детстве не раз учила – сердце у человека должно быть слабым. – Вот и опять закололо, скоро в могилу.., – говорит баба Маша, еще не старая баба. – Пусть поработает, но недолго, немножко, пока не ослабла память, носят суставы. Тащим на электричку в город картошку. Дачное общество – поле, забор, канавы.
Брал под язык валидол – может быть, вкусный? Ставила в угол. Верней, запирала в кладовке. В старых хрущевках были такие, с капустой, банки на самодельных полках, мясорубки, шинковки… – Внуки, – кричит невестке, – пьют мои соки! Сходишь за хлебом, и не забудь про аптеку. Ишь, нарожали себе… А старым морока. По телевизору похороны генсека.
Деда помню, но мало. Было до школы. Рухнул на огороде, врачи не успели. Вот у кого было слабым… Ну да, алкоголик. Добрый зато. Повесил на даче качели. Бабушка снова вышла замуж. Удачно – за одного из соседей, со старой «Волгой». Правда, ругалась: – Я на него батрачу… Но ничего, осталось уже недолго.
Пережила и его. Президентом стал Ельцин. Думали, и сама безнадежна, по сути – как еще держится в этом сморщенном теле? Охает, стонет. Глядь, президентом стал Путин. Стала сбиваться, путать, по-стариковски пачкать белье. На уборку и стирку нет силы. Помнится, за решетку попал Ходорковский. Умирать совсем расхотела. Воцерковилась.
Единороссы рукоплещут на съездах, бойко клеймят хомячков, агентов, шакалов. Часто сидела на лавочке перед подъездом. Там и скрутило однажды. Парализовало. Мази от пролежней. Пластиковая иконка. Старый ковер, фотографии, стенка с сервизом. Бабушке третий год меняют пеленки. Только мычит. Да пялится в телевизор.
А в телевизоре те же самые лица, те же самые флаги, песни и пустословье. Сердце, похоже, не думает остановиться. Сердцу, похоже, не занимать здоровья. (2013)
В своем интервью киевскому гей-журналу «Один з нас» 10 лет назад ты сказал, что в России усиление диктатуры, в том числе гомофобной (иранизацию и даже кореизацию, по твоим словам),может предотвратить только просвещение. В 2013-м, находясь в Петербурге и будучи вовлеченным в очень бурно развившийся там гей-активизм, я думал и говорил точно так же теми же практически словами. Сегодня мы все видим еще более чудовищный откат к прямо фашистской политике, в том числе и в отношении квир-граждан_ок собственной страны. Как ты думаешь, что способно остановить это предельно мрачное развитие событий?
Десять лет назад мне, как и многим другим, еще казалось, что для России не до конца закрылось окно возможностей. Хотя протестное движение, Болотная и все остальное уже были разгромлены, «пропаганду ЛГБТ» накануне запретили. «Квартира», кстати, начиная с 2011 года выходила на демонстрации с требованием отказаться от российского газа. И россияне, и немцы зачастую смотрели на нас как на городских сумасшедших. Сколько раз эта самая «иранизация» аукалась мне и по следам украинского интервью…
Боюсь, что мрачное развитие сейчас может остановить лишь полный пиздец. Экономическая катастрофа, сопровождающаяся распадом страны на восемьдесят народных республик или пробуждение под Московской областью какого-нибудь супервулкана. Мало возращения Украины всех аннексированных земель и выплаты репараций. Нужен полный демонтаж российской государственности. Покаяние.
Конечно, хотелось бы, чтобы российский фашизм просто ненароком захлебнулся в собственных нечистотах. Сам по себе. Но мечты, мечты, где ваша сладость?
Андрей Дитцель и Олаф Шольц (тогда бургомистр Гамбурга, сегодня канцлер ФРГ) в 2013 году
В ЛГБТ-активистской среде с начала полномасштабной войны в Украине идет ожесточенная дискуссия: что делать всем нашим людям в России в этой ситуации – по возможности уезжать куда угодно, оставаться и заниматься правозащитой, тем или иным образом сопротивляться. А у тебя какое мнение?
Наверное, единственного правильного ответа нет? Все вряд ли захотят и смогут уехать. Я себе иногда позволяю радикальные обобщения, но вообще-то Екатерина Шульман или Максим Кац из меня выходят никудышные. И в СССР, и в национал-социалистической Германии были эмигранты и – внутренние эмигранты.
Один из моих близких людей остается в России и занимается наружной рекламой. Ему только что заказали для крупного промышленного предприятия настенное панно с картой страны тридцатиметровой длины. И он мучался, но придумал такой дизайн, что карта как бы сворачивается с краев в свиток, поэтому ни Крыма, ни Восточной Украины (а справа и Курил) не различить. Мне кажется, это дело малое, но хорошее. Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых.
Боюсь, что мрачное развитие сейчас может остановить лишь полный пиздец.
И наконец, каким был бы твой совет новым квир-эмигрант_кам: им лучше как можно быстрее интегрироваться, в том числе и в германское, например, ЛГБТК-комьюнити, или можно сохранить политическую и культурную автономию?
Это, наверное, зависит от того, где ты видишь себя через пару лет. Навсегда ли Германия. Но мне лично кажется, что довести до совершенства немецкий или английский совсем не так трудно, как принято считать. Надо лишь завести разговорчивого любовника, а еще лучше – несколько любовников или друзей. Обузой лишний иностранный язык точно не станет. А автономию и культуру никто не отнимет.
Я вижу, что многие мигранты продолжают искать себя в биполярной модели мира «здесь или там». В то время как в большом открытом мире продолжают исчезать границы. Я смотрю на собственных детей (12 и 8 лет), и уже сам начинаю чему-то учиться у них. Им просто не приходят в голову вопросы автономии или идентичности. Они свободно переключаются между тремя языками и свободно перемещаются между несколькими странами, в каждой из которых чувствуют себя дома. И у них вообще мир в полном порядке: «My moms are lesbians, my daddy is gay. I’m straight, but I support them all».
