Рассказываем истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, эмигрировавших в другие страны
Продолжаем публиковать истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, которые приняли решение эмигрировать в другие страны из-за войны и гомофобии. Интервью были взяты в рамках проекта «ИСХОДники».
Дмитрий Мусолин и Иван Тихонов — семейная гей-пара из Парижа. Дмитрий – ученый из Санкт-Петербурга, доктор биологических наук. Его супруг Иван — художник.
В своей истории они рассказывают о своем знакомстве, о дочке Ивана и об отъезде в марте 2022-го года. Это интервью — пример того, как предчувствие помогло оказаться готовым к тому, чтобы покинуть страну после начала войны.
Расскажите, пожалуйста, о себе.
Дмитрий: Мы из Питера. Я родился в Питере, Иван родился под Питером. Я – биолог, занимаюсь защитой леса, лесными насекомыми, экологией насекомых. Проработал 10 лет в Японии, с 1999-го по 2009-й год. Уезжая в Японию считал себя гетеросексуальным, а потом через 2 года по переписке развились отношения с коллегой из России. Вернулся в Россию, женился, потом уехали вместе, но через 5 лет в Японии развелись. Потом стал задумываться, почему я на парней смотрю. На тот момент мне было 35 лет, и я достаточно быстро принял себя как гомосексуала и начал встречаться с парнями в Японии.
В 2009-м году вернулся в Россию, где все постепенно улучшалось в те годы – необычный период для России. В Японии мне все-таки было трудно: там иностранец всегда будет аутсайдером. В Японии, конечно, много интересного, классного, и работать в биологии хорошо. Но после развода у меня был сложный период, и я решил, что поеду в Россию, посмотрю, как там и, если что, уеду куда-нибудь дальше.
И в 2009-м году я приехал в Россию и стал интересоваться гейской жизнью в России, потому что я мало себе представлял, что вообще происходит в этом плане, а там в начале 2000-х все активно развивалось. Когда я приехал, уже знал какие-то ЛГБТ-организации в Питере. Я заранее их нашел, потому что мой старый круг общения, университетский, разъехался, кто-то завел семьи. Я понимал, что у меня не так много общего с ними уже. Искал круг общения, вышел на эти организации. Это были 2010–2012 годы, когда все только начинало ухудшаться, когда только обсуждался первый антигейский закон. В 2010-е годы еще открытые ЛГБТ-мероприятия проводили организации.
Одной из таких организаций был кинофестиваль “Бок о Бок”. И там в какой-то момент показали фильм ”Молитва за Бобби” про религиозную семейную историю в Штатах. Был показ, и в зале задали вопрос: “Неужели в России когда-нибудь возможно, чтобы мамы ЛГБТ-людей объединились и такую адвокацию проводили?”. Потому что это очень сильно, когда старшее поколение это принимает и что-то хорошее говорит.
Тогда на показ были позваны несколько мам, 3 или 4, и одна из них в последний момент постеснялась выйти вперед и принять участие в дискуссии, потому что это всегда сложно. После этого показа решили, что есть несколько мам, есть организации — так давайте попробуем что-то в Питере создать. Уже где-то через месяц создали Родительский клуб. И буквально на второе собрание я позвал свою маму.
Ко мне тогда же на показе подошли две девушки, пара, и они сказали, что хотят ребенка и предложили мне стать отцом. Я в тот момент не был готов, но где-то через год они снова подошли и предложили это. В тот момент я уже был знаком с Ваней и перевел все стрелки на него. И вот сейчас есть общий ребенок. Ваня – отец, а одна из девочек – мама. Они в Питере.
Это был единственный такой проект в России. Он и сейчас немножко есть. Он не очень большой, но достаточно заметный. В год, когда активный протест был возможен, мамы давали интервью для прессы и на телевидении бывали. Пытались что-то отстоять. Моя мама даже выступала в Заксобрании Санкт-Петербурга во время общественного обсуждения законопроекта 2013-го года.
У Родительского клуба две цели: общение между родителями и поддержка подростков. Родители могли между собой проговорить сложные моменты и принять их. Подростки же могли понять, что родители не обязательно их осудят, что они могут понять и принять, но важно правильно донести до них всё это и быть готовым всё объяснять.
Туда приходили разного возраста мальчики и девочки, иногда и под 40 лет. Были те, кто, например, говорил, что у них религиозная семья и как быть? Разные истории рассказывали. И вот так пришел Ваня. Он уже был волонтером в одной из организаций и хотел каминг-аут перед мамой сделать. Там мы познакомились. Потом он меня нашел на странице сайта знакомств, и так мы начали встречаться. Это было в 2011-м году.
Мы достаточно быстро съехались и стали жить вместе. Ксюша, дочка, появилась уже в 2014-м году. Однажды к нам приехали мамы Ксюши, когда появился этот закон дурацкий (в 2013-м г.), с вопросом, если два родителя одного пола, то является ли это пропагандой несовершеннолетним или нет, как будут с детьми поступать?
Они пришли к нам и сказали: ”Вот мы хотим зарегистрировать брак, вдруг пригодится, не хотите ли и вы?” Это было так неожиданно. Мы стали узнавать, где можно это сделать. Выяснили, что это можно сделать в Дании — в одной из немногих стран, где могут заключить однополый брак два иностранца. Поехали в Данию, предварительно списавшись с мэрией, пришли туда и так зарегистрировали наш брак в 2015-м году.
Постепенно в России все стало ухудшаться еще активнее. И тут совпало, что мы оказались во Франции. Это не было прямым бегством — просто стечение обстоятельств. Я знал, что есть европейская организация по защите растений, а я в принципе в этой области работаю, и работал тогда. В ней есть должность научного советника, который занимается вопросами защиты леса от вредителей и болезней и контактами с русскоговорящими экспертами. Мне уже тогда показалось, что это вполне для меня позиция.
Эта позиция действительно освободилась в 2021-м году, но в это время была активная фаза пандемии ковида, все было очень медленно, не получалось провести собеседование без приезда кандидатов в Париж, потому что у серьезных международных организаций жесткие процедуры, все тянулось очень долго.
Но в итоге они меня взяли на работу 7 февраля 2022-го года. На тот момент я был проректором в вузе в Питере и у меня был большой научный проект. Я попросил 3-4 месяца, чтобы закончить дела и уже в мае переехать. Они мне отправили приглашение, но виза еще не была готова. Но 24 февраля все чуть ли не накрылось.
Я думаю, что меня скорее всего должны были выпустить по возрасту, а вот Ваня младше меня — поэтому мы предполагали, что у него могут возникнуть проблемы с выездом. И я попросил сдвинуть начало контакта на 1 апреля. И вот 17 марта мы получили визы, а 22 марта уже уехали. Так мы оказали во Франции.
Иван, расскажите что-нибудь о себе.
Иван: Могу попробовать. У меня гетеросексуальной прелюдии не было, но осознал я себя геем тоже относительно поздно. Первые отношения у меня случились в 23 года. Я рос в советское и постсоветское время, особой информации об ЛГБТ-сообществе тогда не было, как сейчас.
Поэтому поначалу строил себе планы стандартные: жена, дети и все вот это вот. Но не складывалось. В конечном счете я сообразил, что к чему. Спустя 7 лет мы стали жить вместе с Димой. У меня не такая насыщенная жизнь, как у Димы, я работал на обычной работе. Но у меня не было проблем со своей идентичностью. Разве что на работе было сложно, поскольку я вообще малообщительный. Свои личные отношения ни с кем на работе никогда не мог обсуждать и даже не пытался.
У меня были отношения с парнями, а работал я на таких простых работах, где люди попроще – склады, магазины. Там регулярно были шуточки про геев. В какой-то момент я стал волонтером одной организации, потом – практически всех питерских ЛГБТ-организаций. Дальше в одной из них (в ЛГБТ-сети) я стал полноценно работать. Последние 5 лет я был одним из руководителем спортивного ЛГБТ-сообщества, но летом я вышел из состава его руководства.
Расскажите про свое отцовство.
Иван: Тут нет ничего сложного, достаточно стандартная процедура в ЛГБТ-среде. Как правило, девушки (лесбиянки, пары или одиночки) хотят стать мамами. В основном они пользуются либо анонимными донорами через клинику, либо ищут в своей среде кого-то, кто хочет стать отцом.
Бывают разные условия: кто-то хочет, чтобы с участием отца, кто-то хочет, чтобы без участия отца. Это, конечно, тоже проблема. В моем представлении в гетеросексуальных семьях это случается гораздо проще. А вот завести ребенка в гей-семье гораздо сложнее.
Во-первых, надо найти с кем. Во-вторых, все максимально обсудить, договориться, кто как участвует в воспитании, участвуют ли бабушки-дедушки. Нужно учитывать, что больше половины сообщества – закрытые перед родителями. Много кто каминг-аут не делал, это тоже проблема.
Дмитрий: По залету в ЛГБТ-семье детей не бывает. Приходится все планировать, что бывает порой сложно, потому что у людей очень разные представления о том, как это должно быть, и эти представления могут меняться со временем.
Иван: В нашем случае мы совершенно легко договорились. Не могу сказать, что я испытываю большой пиетет к детям, чтобы носиться с ними. Хотел стать отцом, но не так, чтобы прямо следить за каждым шагом.
Это не мой вариант, поэтому мы легко сошлись. На тот момент мама у меня еще была жива, я уже сделал перед ней каминг-аут и она была рада, что у меня будет ребенок, а у неё внук. Дочке сейчас уже 9 лет.
Общаетесь ли вы каким-то образом?
Иван: Когда мы были все в Питере, то мы чаще общались, они жили последний год рядом с нами. Я ее из школы забирал, она у нас иногда оставалась. Сейчас мы только через мессенджеры общаемся, но общаемся.
У семьи вашей дочери нет планов уезжать из России?
Иван: Они уже задумались, когда приняли этот закон об “ЛГБТ-пропаганде” среди совершеннолетних. Первые звоночки были, когда приняли закон о пропаганде среди несовершеннолетних, но там все более-менее устаканилось. За весь срок существования этого закона он применялся 10-15 раз и то там были незначительные штрафы. Все эти случаи были, когда кто-то целенаправленно выискивал и жаловался, в основном на учителей. Вот в этих случаях закон применялся, а больше никогда.
Сейчас же, когда для совершеннолетних приняли закон, непонятно, что будет дальше. Тенденция на ухудшение положения видна. С другой стороны, они задумываются, но ситуации у нас разные. У нас ситуация сложилась так, что Диме дали работу, и мы не на пустое место уехали. Я пока просто прицепом к нему. А у девчонок нет никаких таких вариантов уехать.
Если им ехать, то по беженству, а тогда проседаешь очень сильно во всем. У них тоже есть привычка жить с определенным уровнем жизни. А ехать и жить в лагере с непонятными людьми, на птичьих правах и с ребенком – это такая себе история. Вопрос еще – куда ехать. Пока они только думают, но не уехали.
Вы живете во Франции, в Париже, с конца марта, правильно?
Дмитрий: Да. В самом Париже с 22-го марта 2022 года. С 1-го апреля я начал работать.
Расскажите, были ли у вас какие-нибудь ожидания от переезда и насколько они совпали с той реальностью, в которой вы оказались?
Дмитрий: Трудный вопрос. Поскольку я жил в разных странах, то я стараюсь каких-то иллюзий не строить до переезда. Они никогда не совпадают с тем, что на самом деле. Но, в принципе, я в общих чертах знал какая тут организация, какая работа. Конечно, она очень отличается от того, чем я в Питере занимался или даже в Японии.
У нас были определенные представления о Париже. Меня часто на работе спрашивают, а совпадают ли мои впечатления с моими ожиданиями. Работа другая, но нельзя сказать, что я ожидал каких-то цветов вокруг. Если рационально смотреть, то все, что я ожидал, совпало, с тем, что сейчас вокруг.
Правда, тут никто вне работы не хочет говорить по-английски, несмотря на то, что Англия рядом да и языки похожи. Наверняка люди умеют на нем говорить. Знание английского не спасает вне офиса, английского здесь мало. У нас на работе официальный язык английский и там нет с этим проблем, но вне работы нужен французский. Вся Франция говорит и пишет на французском, вся жизнь происходит на французском. А мы не знали его до того, как сюда приехали. Мне много лет, в моем возрасте сложно учить, но мы сейчас оба учим, хоть это очень трудно.
Еще одна сложность — это бюрократия. Франция является родиной бюрократии, как они сами считают. Все очень медленно, механизмы электронные уступают российским, банковская система во многом уступает. Пришлось чековые книжки даже получить в банке. Это обычная практика. Оказалось, что в каких-то ситуациях без них никак.
Плюс, сейчас период санкций, когда российские карты не работают. Многим россиянам закрыли банковские счета, нам тоже закрывали, и мы с трудом открыли второй. Пошли в дорогой британский банк HSBC, у нас приняли документы и сказали, что им нужно подумать. Через неделю позвонили и сказали прямым текстом: “Наш банк больше не хочет клиентов из России”.
Почему-то банки свирепствуют, никаких документов жестких от правительства нет, но банки видимо боятся сами попасть под санкции. И всем тем, кто родом из России или у кого родственники в России, у кого были переводы из России, даже французам, которые работали в России, банки могут закрыть счета. Иногда даже по именам, например, «Наталья» — ставят фильтры и пытаются всех ограничить. Это неприятно и осложняет жизнь.
Иван: Мне нравится в Париже, потому здесь теплее, здесь больше солнца, зелени. Мы живем не в самом Париже, рядом, за городом. Здесь зелени намного больше, чем в Питере, хотя у нас там Сосновка была рядом – один из самых больших парков в Санкт-Петербурге.
Все выглядит как будто чище, нет грязи на тротуарах. В этом смысле мне приятней, поскольку в последние годы я занимаюсь живописью. Я – визуал. Мне нравится, когда красиво. В Питере унылая и серая погода круглый год, всего 30 дней в году солнце светит. Это гнетет, поэтому мне здесь больше нравится, все более яркое.
Дмитрий: Снег и осадки в Питере создают такую грязь, слякоть. В Париже этого нет. Здесь приходя на работу, люди не меняют обувь. Здесь в этом плане чище. Хотя французы очень любят жаловаться, что здесь грязно.
Иван: Большая часть Европы живет в небольших городках и деревнях. И для них такие большие города, как Париж, нестандартные варианты. Для нас Париж (с пригородами) относительно большой город, Санкт-Петербург примерно такого же размера.
Дмитрий: При устройстве на работу меня спрашивали на собеседовании о том, смогу ли я жить в большом городе. Я не понимал проблему. Питер – пятимиллионный город. В Японии я жил — так там вообще непонятно, где границы городов. Но при этом мы живем, как здесь считается, не в Париже, а в пригороде: у меня дорога от дома до работы в центре Парижа занимает на метро 28 минут.
Иван: Париж считается большим городом. Для нас это не проблема, хотя ближе к старости меня тянет в деревню. Хочется, чтобы потише было.
Следите ли за тем, что происходит сейчас в России, в том числе с ЛГБТ-организациями? Насколько вы продолжаете быть включенными в какую-то российскую повестку? Есть ли у вас такой интерес?
Иван: В повестку мы включены и новости из России читаем. Дима последние несколько лет активно не участвовал в мероприятиях, а я, поскольку был штатным работником, до самого отъезда с ЛГБТ-организациями контактировал достаточно активно.
До июля 2022-го года я был руководителем одной из организаций, которая была признана иноагентом — Спортивное ЛГБТ-сообщество. Насколько я понимаю, из-за того, что его признали позже остальных, почти все участники остались в России. Все остальные офисы ЛГБТ-организации, которых раньше признали иностранными агентами, по крайней мере руководящий состав, уже уехали за пределы России. Так как всех признали иноагентами, завалили какими-то бесконечными отчетами, проверками, то это очень тяжело.
Когда начались проблемы с банками, стало еще сложнее, так как внутри страны невозможно получить финансирование на деятельность ЛГБТ-организаций, поэтому в основном это были международные гранты из различных международных организаций. Их тоже объявляли иноагентами либо нежелательными организациями. Фактически запрещали, денег становилось все меньше, поэтому сейчас они все уехали. Наверное, им проще получать финансирование так, но доступ непосредственно к людям уже потерян. Только онлайн-сервисы остались: консультация, помощь юристов, психологов. Какие-то очные мероприятия уже проводить невозможно. Наверное (на весну 2023 г.), только “Т-Действие” еще остались в Петербурге, они в основном специализируется на помощи транс-персонам.
Дмитрий: Я действительно за последние 10-12 лет стал меньше участвовать. На мероприятия ходил, потом была такая организация “Альянс гетеросексуалов и ЛГБТ за равноправие”. Она организовалась в 2013-м году, я стоял фактически у ее истоков.
Единственное, что поскольку 2 последних года я был проректором государственного вуза, то не очень публично все это делал. Но участвовал в мероприятиях и в руководстве этой организации был. Мы, конечно, в повестке, следим за тем, что происходит в России. Меня тоже всегда удивляло, что люди, уехавшие уже много лет назад, остаются в российских группах в соцсетях, продолжают в этом жить, не вписываются в местные какие-то дела.
Англоговорящим людям в англоговорящих странах, может быть, легче вписаться. Во Франции пройдет еще сколько-то лет, пока мы впишемся в какой-то местный контекст, и у нас местные проблемы вытеснят в голове проблемы российские. С другой стороны, российская тематика сейчас везде в силу войны. Франция очень активно помогает Украине. Это и большая часть любых встреч, бесед, обсуждений на работе.
Тем не менее нам российские новости, российский пейзаж, дела российские понятнее, яснее и ближе. И проблемы понятнее, чем муниципальные выборы во Франции. Ваня говорит, что у нас тут права голоса нет, а когда оно появится вообще непонятно. Поэтому мы следим по-прежнему за тем, что происходит в России. И, конечно, переживаем.
В каком вы юридическом статусе сейчас?
Дмитрий: Это сложный вопрос, нетипичный для остальных людей, поскольку мой работодатель – это международная межправительственная организация со штаб-квартирой в Париже. Сотрудники имеют полудипломатические виды на жительство. Паспорта у нас национальные (у меня – российский), но у нас специальные виды на жительство Министерства иностранных дел Франции, потому что Франция в 1965 году пригласила нашу организацию разместить свою штаб-квартиру в Париже, что определено декретом Шарля де Голля.
Таких организаций, типа ЮНЕСКО, 2 или 3 десятка, они в разных странах. Поэтому здесь сложность определенная. Я не дипломат, я не представляю Россию, я – штатный сотрудник этой организации, у нас есть некий дипломатический иммунитет. В принципе, нас даже полиция досматривать не может. Ваня – член семьи, у него вид на жительство такой же, как у меня, тоже полудипломатический. С этим видом на жительство Ваня не может работать, и мы не сможем потом сразу, даже прожив 10 лет во Франции, подать на обычный французский вид на жительство. Считается, что мы живем где-то не во Франции, а в каком-то таком европейском космосе. Вот такой дипломатический нюанс.
В Россию пока не планируем возвращаться, и неясно, когда что улучшится там. Из-за этого редкого достаточно статуса Ване не положена медицинская страховка. Здесь во Франции она государственная, и практически у всех — даже если человек приехал из-за границы, получил вид на жительство, и прожил полгода, он ее получает. Но в этом законе не прописан наш статус, поскольку он очень редкий..
Французы вообще не любят сложностей и разбираться с ними. И мне сказали, что страховая вообще не может покрывать его медицинские расходы. Эти сложности напрягают, но сейчас будем думать как можно поменять на что-то более стандартное: либо студенческий ВНЖ, либо, на крайний случай, можно запросить убежище, но только Ване, потому что у меня командировки. Я же отвечаю за связи с Россией и русскоговорящими экспертами, и я при запросе убежища не смог бы никуда ездить пока его не получу, а в Россию не смог бы ездить вообще. Это сложный вопрос.
Спрошу про отношение к россиянам в связи с войной. Встречаетесь ли вы на работе или в быту с украинцами, есть ли какие-то с этим связанные сложности? Каким образом война в Украине сказывается на вашей жизни?
Дмитрий: На работе был достаточно сложный момент. В апреле 2022 г., когда я приехал и начал работать, там уже работала 4 года девушка из Украины. Я видел ее на собеседовании, но это было в декабре 2021-го года, до войны. Мы с ней поговорили совершенно нормально на собеседовании.
А когда я уже приехал, я не обязан был этого делать, но я прямо же в первый день с ней поговорил и на первой же общей планерке обозначил свою позицию и отношение ко всему этому. У меня позиция антивоенная. Я это озвучил, и моя позиция близка к тому, что большинство в Европе считает.
Но это, конечно, было сложно как-то при всех все это проговорить, обозначать. Воспринято это было очень хорошо. Несколько человек ко мне подошли, директор подошел и сказал, что здорово, что я сказал, что он понимает, что все это было сложно, и я не был обязан это делать. И с девушкой из Украины мы хорошо общались, хотя она вскоре и перешла на другую работу.
На работе ко мне хорошо относятся. Я в принципе всегда был такой западный человек – открытый, европейские ценности мне ближе, чем православно-российские, псевдо-патриотические. У нас не очень большой круг общения здесь пока. У меня работа очень много времени забирает, Ваня дома рисует в основном.
Иван: Я на языковые курсы хожу. На курсах иногда встречаются девушки из Украины, но там проблем нет. По-русски они говорить не хотят, но иногда я им что-то по-русски подсказывал, они не принимали это в штыки, но сами на русском они говорить не хотят. Держатся на расстоянии, но и не бросаются с кулаками. На улице никто не бросается за то, что мы говорим на русском. Я тоже не слышал, чтобы у кого-то были здесь проблемы по этому поводу.
Дмитрий: Мы как минимум раз участвовали в митинге антивоенном в Париже. Здесь очень много всего проходит. Французы любят бастовать и выражать свое мнение.
Иван: Работа транспорта здесь часто нарушается забастовками. Они, по-моему, каждый месяц бастуют по какому-то поводу. После Петербурга это напрягает, потому что каждый раз необходимо думать, будет ли работать транспорт, как доехать. Метро регулярно останавливается, потому что кто-то забывает вещи. Мы привыкли, что в Петербурге метро работает стабильно, как часы. Там только если человек на рельсы упал — тогда метро встанет. Здесь это само собой разумеющееся. На каждой ветке регулярно что-то происходит. К этому привыкать надо. С другой стороны, в России во всех общественных местах всех проверяют, досматривают. В России войти в аэропорт без досмотра нельзя. А здесь такого даже в аэропорту нет.
Есть ли что-то, по чему или по кому вы скучаете больше всего?
Дмитрий: У меня остались родители в России. Как и все, я скучаю по ним. Родители, сестра, друзья остались там.
Иван: Но многие из наших друзей уже тоже уехали. По крайней мере из активистского круга — друзья и знакомые тоже преимущественно уехали.
Дмитрий: Большая доля круга общения уехала. Но тем не менее какое-то количество друзей остались в России.
Иван: У меня из самого ближнего круга осталась только дочка, ее мамы и моя бабушка.
Дмитрий: Есть люди, которые по еде, по снегу и по городу сильно скучают. У меня такого не было, даже когда я в Японии жил. Я просто старался особо не зацикливаться на этом.
Иван: А все потому, что еда и погода здесь лучше!
Дмитрий: Есть все-таки вещи, к которым ты привык. Нет, нельзя сказать, что мы из-за чего-то этого страдаем. Конечно, в России можно было пойти в театр, на какие-то концерты. Здесь этого меньше, потому что на французском мы не способны пока воспринимать.
Хотя здесь вчера-позавчера Екатерина Шульман была, Борис Гребенщиков не так давно был, Тамара Эйдельман была, Оксимирон приедет. Да, конечно, немного дороговато, чтобы вдвоем пойти. В конце месяца я пойду на концерт по песням Александра Вертинского. Татьяна и Сергей Никитины здесь были. Виктор Шендерович был. На квартирник ходили.
Какая-то современная русская культура здесь в принципе есть. Само собой, здесь французской культуры выше крыши, это мы еще не очень освоили язык, это сложно пока. Поэтому нельзя сказать, что мы по чему-то сильно скучаем, кроме родственников.
Почему вы согласились на участие в этом проекте. Есть ли какие-то от него ожидания? В чем вы видите интерес участия в таком проекте?
Дмитрий: Поскольку мы уже давно в ЛГБТ-движении так или иначе участвовали, я всегда считал, что видимость и открытость важны. Потому что всегда есть люди, в основном это молодые, которые только открывают это в себе. Всегда сложно понять, признать и принять себя как ЛГБТ-человека. Поэтому важно, чтобы они видели какие-то модели людей, чтобы родители видели.
В принципе, это далеко не первый проект, в котором мы так участвуем. Нас и фотографировали, еще какие-то были кинопроекты. Когда-то в Петербурге и мои родители приходили, снимались со мной, с нами обоими. Поэтому мы считаем, что открытость важна. Кому-то это может помочь.
Иван: Лучше движуха, чем ее отсутствие!
Чтобы вы могли сказать ЛГБТ-людям, остающимся и все еще живущим в России?
Дмитрий: Это очень сложный вопрос. Даже когда задают вопрос о каминг-ауте в семье — не бывает для всех единого решения, потому что ситуации у всех разные. Здесь нужно каждому продумывать, какая стратегия в ее/его случае будет лучше, чтобы сохраниться и выжить. Конечно, нужно стараться обезопасить себя и выжить.
Если человек даже попадет только на штрафы, то для кого-то эти штрафы могут быть очень трудными, материально непосильными. А если это работа (педагогическая какая-нибудь), то человек может потерять ее. Это очень высокая плата. Стоит или не стоит уезжать – это сложный вопрос, потому что уезжать всегда непросто. И у нас очень много знакомых, которые уехали, в том числе и от мобилизации. И потом поняли, что не потянуть, потому что действительно ты оказываешься часто в очень непростой, непривычной ситуации. Это социальное падение во многом, тебя могут заставить жить в лагере, у тебя часто нет денег, тем более с нынешней ситуацией по картам, у тебя нет работы, могут быть проблемы со здоровьем.
Если вы вдвоем уезжаете, то это и испытание для отношений может быть. У нас есть друзья, которые уехали в Казахстан, потом уехали в более дешевую Турцию, потому что финансово не потянуть. Самый легкий путь – это отъезд на учебу, если возраст позволяет, тогда есть время найти какие-то варианты. Либо если работа востребованная, то попробовать уехать по работе. Но это далеко не панацея.
Даже у нас есть моя работа, есть доход, но понимаем, что найти квартиру – это была удача. Все равно сложно. Но сейчас в России не только ЛГБТ-тема для парней представляет огромную опасность. Ведь есть мобилизация — там уже не будут смотреть: гей ты или не гей.
Иван: Никто с распростертыми объятиями никого нигде не ждет. Надо думать, где хуже. Если ты убегаешь от войны – это одно. Если убегаешь от потенциально возможного применения закона – это другое.
Дмитрий: Если ЛГБТ-люди уезжают, то мы не знаем того, кому бы отказали в статусе беженца. Но если только человек был как-то активен. Если в двух словах: каждому надо выстраивать стратегию – как сохранить себя, как находить какие-то социальные связи внутри сообщества, чтобы не быть совсем одному. В больших городах это легче.
Выражаем благодарность за предоставленный материал
журналисту Валерию Клепкину и фотографу Никите Эрфену
