Искренний разговор о юности, её цветении и сиянии, её тёмных уголках, её радости и печали, её падениях и подъёмах.
Филипп живет в провинции, учится в вузе на неперспективной специальности, он гей, у него тяжелые отношения с семьей, с окружающими, а также сложное психологическое состояние. Его историю окружают истории других людей, жизни которых имеют часто совершенно иные системы координат (географических, временных, биологических, психологических, ценностных и др.). Тем не менее, все они пытаются найти ответы на вечные человеческие вопросы и все между строк ведут молчаливый диалог с мирозданием, с Творцом.
Автор: Aeyofin
Чтобы прислать нам ваше творчество, свяжитесь с нами через телеграм-бот @parni_plus_bot
Файлы для скачивания находятся после ознакомительного фрагмента.
— Закроешь шторы? — спросил Филипп, кутаясь в мягкий халат, когда они зашли в спальню.
— Да, мне тоже кажется, что так будет лучше.
Он сдвинул шторы и включил флуоресцентную лампу на потолке, которая осветила комнату голубым светом подобно джедайскому мечу.
Филипп сел на кровать, облокотившись на спинку.
— У тебя классные шторы, — произнес он, рассматривая синие тканные полотна. — И здесь, и на кухне. Сквозь них даже солнца не видно.
Ответом был смешок.
Установился синий мрак, своими руками как будто укрывший Филиппа.
— Холодно тут, — произнес он.
— А если я тебя обниму? — послышался ответ и в колонках заиграла музыка. Он сел рядом и обхватил руками плечи Филиппа.
— Лучше?
Филипп улыбнулся.
— Это Людовико Эйнауди? — спросил он.
— Да. Ты тоже его знаешь? — Конечно…
Они молчали, не зная, о чем говорить.
— Мы словно в картине Пикассо голубого периода, — Филипп наблюдал, как белый свет спускается от лампы вниз по стене, медленно превращаясь в насыщенный синий. — Не знаю, почему именно это пришло в голову.
— Наверно, он тебе просто нравится.
— Что? — пропустив мимо ушей фразу, спросил Филипп. — Голубой период…
— Да? Ты знаком с ним?
— Видел некоторые картины, но не зацепило как-то.
— Ты просто не вникал в этот период, — улыбнулся Филипп, радуясь, что нашел, о чем говорить. — Возможно, это самый сильный период творчества Пикассо.
— Чем же?
— Пикассо впервые приехал тогда в Париж со своим другом Карлосом Касагемасом, — произнес Филипп. — Они были очень близки. Они познавали новый мир. Это была их молодость. Они вместе жили, вместе веселились, вместе влюблялись… Касагемас был безумно влюблен в женщину, издевавшуюся над ним, не принимавшую его любовь. Пикассо попытался увезти Карлоса из Парижа, чтобы уберечь от самого себя, но позже отпустил его, сдавшись. А затем… Затем он получил известие о том, что Касагемас застрелился. И тогда синий цвет окутал Пикассо… — Прости, мне не ощутить этого.
— Это я просто плохо рассказываю. Ты сейчас поймешь, о чем я говорю. Найди в интернете картину «Трагедия».
Он немного поколебался, а затем отправился к компьютеру.
— Так. Нашел.
— Там три фигуры, — проговорил Филипп. — Женщина, поседевший мужчина и мальчик. За ними безграничный океан. А вокруг ничего. Они отдалены друг от друга, как будто весь их мир — лишь скудное одеяние и опущенный взгляд. Видишь их фигуры? Они сжаты, переломаны. Углы острые, неестественные, выжатые. В них нет энергии. Они измучены. В них осталась лишь основа, их дух. Руки мальчика — они напоминают движения святых на православных иконах. Эти трое молчат, но мы чувствуем их внутренний крик, страдание, прорывающее границы молитвы. Взгляд мальчика показывает это… Я не знаю. Это словно состояние, когда желаешь получить ответ, услышать доброе слово, получить надежду, но ответа нет — осталось лишь отчаяние. Есть лишь безграничный океан. Это жизнь здесь. В ней нет ориентиров. Она холодна. Она не дает ответа. Эти люди лишены желаний. Они разбились о скалы, и, выжившие, они погрузились в тишину, оставив мир за пределами своего сознания. Вечное духовное одиночество, брошенность, ощущение того, что ты лишь песчинка в этом безграничном мире, и страх. Нет надежды.
— Депрессивно.
— Но это очень глубоко. Пикассо запечатлел свою депрессию, состояние, когда видишь трагизм всего мира, когда чувствуешь не только свою боль, но боль всех вокруг, одиночество в этом мире каждого человека.
— Не знаю, мне кажется, с этим нужно бороться. Это пугает.
— Но что можно противопоставить этому?
— Не знаю… Банально, но любовь.
— Да, наверно, — произнес Филипп. — Она неуловимое лекарство. То, что находится лишь тогда, когда перестаешь искать. Но как перестать искать, когда знаешь, что лишь она лекарство?
— У тебя завышенные требования к любви. Ты вкладываешь слишком много смыслов в нее.
— А как нужно?
— Так ты можешь остаться один.
— Я знаю. Я уже один.
— С чего ты это взял?
— Ты меня не понимаешь.
Они замолчали.
— Прости меня, — произнес Филипп в конце концов. — Я просто слишком глубоко погрузился в мысли.
— Да ничего.
Вдруг заиграла песня, поразившая слух Филиппа. Это была до ужаса знакомая и одновременно забытая серенада Трубадура из советского мультфильма. Он не знал, что именно внутри него всколыхнулось, но что-то задрожало в груди, как будто вспомнив потерянное чувство и откликнувшись на него.
— Извини, это для сестры. Сейчас выключу.
— Нет, оставь.
Филипп чувствовал, что услышал другой голос, как будто другое мнение, на мгновение разорвавшее пелену тумана, напомнив что-то древнее, более сильное, чем печаль.
— Потрясающе, — неожиданно для себя воскликнул Филипп. — Как я в детстве не видел красоту этой песни? Все так просто. Всегда поражался тому, как взрослые создают мультфильмы для детей. Это сколько чистоты должно быть в тебе, чтобы учить чистоте ребенка?!… Какая же она красивая.
— Да, мне тоже нравится. Хоть это и странно.
— Наверно, в детстве воспринимаешь это как данность. А с возрастом начинаешь больше ценить эти вещи. Я даже не могу понять что… Надежду, свет.
Он улыбнулся и обнял Филиппа.
— Я так устал, — выдохнул тот.
Музыка оборвалась, оставив призрачный свет. Ему не хотелось говорить больше. Он был в глубине. И холодные воды шевелились подобно древним исполинам, кружась вокруг звездных полос тонущего луча. Он дышал, и воздух был наполнен прозрачностью.
Они лежали, обняв друг друга, погруженные в темноту изолированного пространства. И комната тонула в океане льда из слез. Мир погрузился во мрак, оставил лишь синюю лампу, сопротивляющуюся пустоте и тишине.
Звучала музыка, и они слушали ее, как учителя, в безмолвии прижавшись друг к другу, не понимая и не зная друг друга.
