Шесть с половиной лет назад, 11 июня 2013 г. Государственная Дума Государства Российского приняла в третьем чтении закон, который запрещал «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних»™. Закон был одобрен Советом Федерации 26 июня, подписан президентом Путиным 29 июня и вступил в силу после официального опубликования в «Российской газете» 2 июля 2013 года. Мы не будем вспоминать всю эпопею, связанную с принятием этого закона, интересующиеся могут обратиться к Википедии.
Что произошло?
Обычно, когда говорят об этом законе, вспоминают только внесение изменений в Кодекс об административных правонарушениях. В действительности принятый Государственной Думой закон предусматривал внесение изменений сразу в два федеральных закона и один кодекс. Поскольку Государство Российское и, следовательно, его граждане продолжают всё ещё жить в рамках этого закона, то мы обратимся к его конкретным формулировкам.
Изменения коснулись ФЗ «Об основных гарантиях прав ребёнка в РФ», ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» и Кодекса об административных правонарушениях.
Итак, в соответствии с принятым законом, статья 14.1 «Защита ребенка от информации, пропаганды и агитации, наносящих вред его здоровью, нравственному и духовному развитию» ФЗ «Об основных гарантиях прав ребёнка в РФ» теперь стала выглядеть так:
«Органы государственной власти Российской Федерации принимают меры по защите ребенка от информации, пропаганды и агитации, наносящих вред его здоровью, нравственному и духовному развитию, в том числе от национальной, классовой, социальной нетерпимости, от рекламы алкогольной продукции и табачных изделий, от пропаганды социального, расового, национального и религиозного неравенства, от информации порнографического характера, от информации, пропагандирующей нетрадиционные сексуальные отношения™, а также от распространения печатной продукции, аудио- и видеопродукции, пропагандирующей насилие и жестокость, наркоманию, токсикоманию, антиобщественное поведение».
Статья 5.2.4 ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» стала выглядеть так:
«К информации, запрещенной для распространения среди детей, относится информация… отрицающая семейные ценности, пропагандирующая нетрадиционные сексуальные отношения™ и формирующая неуважение к родителям и (или) другим членам семьи».
А в Кодексе об административных правонарушениях (КоАП) появилась статья 6.21 «Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних»™, которая, не давая определение данному явлению, но очерчивая его предполагаемые цели, предписывает различные виды наказания лицам и организациям, занимающимся данными действиями. Текст закона выглядит так:
«Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних™, выразившаяся в распространении информации, направленной на формирование у несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных установок, привлекательности нетрадиционных сексуальных отношений, искаженного представления о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных сексуальных отношений, либо навязывание информации о нетрадиционных сексуальных отношениях, вызывающей интерес к таким отношениям». Далее следует перечень наказаний.
С точки зрения законодателя, всё выглядело логично: Государство Российское ставит перед собой приоритет защиты прав и интересов детей, что включает в себя ограничение детей от информации, «причиняющей вред их здоровью и развитию». То есть приоритетом государственной политики является не реальное благополучие, а «информационная безопасность детей».
Тот же ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» определяет «информационную безопасность детей» как:
«состояние защищенности детей, при котором отсутствует риск, связанный с причинением информацией вреда их здоровью и (или) физическому, психическому, духовному, нравственному развитию» (ст. 2.4).
А статья 2.7 определяет «информацию, причиняющую вред здоровью и (или) развитию детей» как информацию «(в том числе содержащуюся в информационной продукции для детей), распространение которой среди детей запрещено или ограничено в соответствии с настоящим Федеральным законом».
Замкнутый круг.
Именно ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» предписал устанавливать специальную маркировку на «информационную продукцию»: +0, +6, +12, +16, +18, в соответствии с тем, дети какого возраста могут от неё пострадать. Именно за отсутствие данной маркировки на «информационной продукции» и привлекаются к ответственности её производители или распространители.
Например, информация «представляемая в виде изображения или описания половых отношений между мужчиной и женщиной» относится «к информации, распространение которой среди детей определенных возрастных категорий ограничено» (ст. 5.3.3).
В частности, с двенадцати лет «допускается к обороту … информационная продукция, содержащая оправданные ее жанром и (или) сюжетом… не эксплуатирующие интереса к сексу и не носящие возбуждающего или оскорбительного характера эпизодические ненатуралистические изображение или описание половых отношений между мужчиной и женщиной, за исключением изображения или описания действий сексуального характера» (ст. 9.3).
А с шестнадцати лет – «не эксплуатирующие интереса к сексу и не носящие оскорбительного характера изображение или описание половых отношений между мужчиной и женщиной, за исключением изображения или описания действий сексуального характера» (ст. 10.5).
Маркер «+18» означает, что данная «информационная продукция» запрещена для детей. По логике законодателя, данная информация нанесёт необратимый урон хрупкой детской психике, здоровью и развитию. Именно к данной категории и относится информация «отрицающая семейные ценности, пропагандирующая нетрадиционные сексуальные отношения™» (ст. 5.2.4).
Читая этот закон кажется, что его принятие в Государстве Российском пролоббировали Воины социальной справедливости в интересах детей поколения снежинок. Однако нет. Главными лоббистами этого закона были различные консервативные ревнители, стоящие на защите «духовных скреп™» и «традиционных ценностей™». А государственным чиновникам принятие этого закона оказалось выгодно, поскольку, как известно, имитация деятельности осуществляется наиболее легко в информационном пространстве постправды и симулякров . В Государстве, где политика давно стала симуляцией самой себя, а реальные интересы граждан политиков уже давно не интересуют, имитировать бурную деятельность легче всего, выдувая мыльные пузыри. При этом последствия от них оказываются вполне реальными, как и боль в глазах, когда эти мыльные пузыри лопаются.
Концептуальные рамки
Я не буду в этом тексте сводить итоги (бес)правоприменения этого закона за шесть с половиной лет его существования: оставлю эту возможность коллегам из правозащитных организаций, чтобы им было что написать в мониторинговых докладах о положении ЛГБТ в России. Мой подход иной. Я использую не правовые, а социокультурные модели: типологию насилия, применяемую Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ), метафору «правовой раны» Уэнди Брауна, теорию структурного насилия Йохана Галтунга, теорию символической власти и насилия Пьера Бурдьё, концепцию принудительной гетеросексуальности Адриен Рич и социально-экологическую модель ВОЗ к насилию. В этом разделе я кратко раскрою суть данных методологических подходов. Однако самой главной рамкой, задающей основное направление всему этому тексту и моему подходу, является понимание концепта «здоровье» ВОЗ, поэтому с его описания я и начну.
Определение «здоровья» ВОЗ
Устав Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) определяет здоровье как «состояние полного физического, душевного и социального благополучия, а не только отсутствие болезней и физических дефектов». Там же говорится: «Обладание наивысшим достижимым уровнем здоровья является одним из основных прав каждого человека без различия расы, религии, политических убеждений, экономического или социального положения». Данный подход к определению понятия «здоровье» помогает в более широком контексте увидеть взаимосвязь различных элементов социальной системы, которые раскрываются с помощью социально-экологической модели. Правовая сфера, на всех уровнях социально-экологической системы, влияет на здоровье людей и сообществ. Поэтому при осмыслении того, как принятие закона о запрете «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних»™ влияет на индивидов, сообщество и всё общество, данное определение «здоровья» оказывается важной концептуальной рамкой.
Подход ВОЗ к определению и типологии насилия
Всемирная организация здравоохранения в докладе «Насилие и его влияние на здоровье» (2002) определяет насилие как «Преднамеренное применение физической силы или власти, действительное или в виде угрозы, направленное против себя, против иного лица, группы лиц или сообщества*, результатом которого являются (либо имеется высокая степень вероятности этого) телесные повреждения, смерть, психологическая травма, отклонения в развитии или различного рода ущерб» (стр. 5).
В том же докладе говорится: «Такое определение охватывает широкий круг последствий насилия, в том числе психологический вред, ущерб для здоровья и отклонения в развитии. Это отражает возрастающее признание учеными и практиками необходимости считать насилием не только нанесение телесных повреждений или смерть, но и другие действия, которые наносят ощутимый ущерб здоровью отдельных лиц, семьям, сообществам и системам здравоохранения во всем мире… Последствия насилия могут быть не только явными, но и скрытыми, которые длятся многие годы после нанесения ущерба. Таким образом, учет только телесных повреждений или смерти сужает понимание воздействия акта насилия на отдельное лицо, сообщество или все общество» (там же).
В соответствии с характеристиками тех, кто совершает насилие, ВОЗ подразделяет насилие на три широкие категории:
— покушение на собственную жизнь или здоровье;
— межличностное насилие (насилие, осуществляемое другим человеком или группой людей);
— коллективное насилие (насилие, которое совершается более крупной группой, например, государством, организованными политическими группами, вооружёнными и террористическими организациями).
В соответствии с подходом ВОЗ, коллективное насилие определяется как «использование насилия людьми, которые считают себя членами группы — созданной на время или относительно постоянной, в качестве орудия против другой группы или круга лиц, чтобы добиться политических, экономических или социальных целей» (стр. 223). Формой коллективного насилия является государственное насилие «в виде геноцида, репрессий, исчезновений людей, пыток и других нарушений прав человека» (там же). В рамках этой типологии коллективное насилие разделяется на социальное, политическое и экономическое. И, например, преступления на почве ненависти (hate crime), совершаемые организованными группами, ВОЗ относит к социальному насилию (стр. 7).
ВОЗ выделяет четыре формы насилия (стр. 7):
— физическое;
— сексуальное;
— психологическое;
— нанесение ущерба или отсутствие заботы.
Все эти четыре формы насилия осуществляются в каждой из категорий и подкатегорий (с некоторыми оговорками в случае покушения на собственную жизнь или здоровье).
Говоря о геноциде, в докладе ВОЗ подчёркивается, что это «особенно чудовищная форма коллективного насилия, потому что его виновники намеренно избирают одну группу населения для уничтожения. Таким образом, геноцид по определению является коллективным насилием» (стр. 224). Далее в тексте приводится статья 2 «Конвенции о предупреждении геноцида и наказании за него» (1948), которая определяет геноцид как «любой из актов, совершенных с намерением уничтожить полностью или частично национальную, этническую, расовую или религиозную группу, а именно:
— убийство членов группы;
— нанесение серьезного физического или психического ущерба членам группы;
— преднамеренное воздействие на условия жизни группы с тем, чтобы вызвать ее полное или частичное физическое исчезновение;
— применение средств для предотвращения рождения детей в группе;
— насильственный перевод детей из этой группы в другую группу».
Метафора «правовой раны» Уэнди Брауна
Как отмечает Александр Кондаков, говоря о концепции Брауна: «Правовая рана — это метафора, овеществляющая символическое страдание, воспроизводимое в правовом дискурсе. Следовательно, она делает это страдание осязаемым: рану можно описать, назвать причины ее появления, предложить пути ее лечения. Это динамичный концепт, предполагающий постоянную проблематизацию идентичности для производства страдания до момента преодоления предела терпения. Она производит исковую идентичность, лишенную прав и желающую справедливости, артикулирующую это желание в требовании прав человека» (источник)
Модель насилия Йохана Галтунга
Норвежский социолог Галтунг рассматривает «насилие как ущерб, наносимый основным человеческим потребностям или даже жизни вообще, понижающий реальный уровень их удовлетворения ниже того, что потенциально возможно». Иными словами, он рассматривает насилие как отрицание, неосуществление потребностей человека. Он выделяет четыре основных класса потребностей и их отрицаний: потребности выживания — отрицание: смерть, смертность, эксплуатация типа А, в результате которой люди умирают (от голода, болезней); потребности благополучия — отрицание: телесные повреждения, эксплуатация типа Б (нищета, болезни), блокада, санкции; потребности идентификации, значимости — отрицание: отчуждение, десоциализация, ресоциализация, отношение к людям как гражданам второго сорта, ограничение информации; потребности свободы — отрицание: репрессии, задержание, изгнание, маргинализация, разобщение.
При этом Галтунг говорит о трёх категориях насилия: прямом, структурном и культурном. Все три категории насилия взаимосвязаны и оказывают влияние друг на друга: культурное и структурное насилие ведут к прямому насилию, которое, с другой стороны, усиливает их воздействие.
Прямое насилие всегда конкретно, оно совершается физически или вербально, и субъект и объект могут быть чётко идентифицированы.
Структурное насилие всегда воплощается через социальные институты и создаваемые ими структуры, в которые встроены несправедливость и неравенство. Ядром насильственной структуры является эксплуатация. Главным актором структурного насилия является государство. Структурное насилие — это процесс с подъёмами и спадами. В журнале Epidemiology and Community Health подчёркивается, что часто структурное насилие может оставаться невидимым, в том числе для тех, в отношении кого оно осуществляется, поскольку структурное неравенство является «обычным опытом жизни» и воспринимается как «само собой разумеющееся». «И прямое, и структурное насилие создают дефицит потребностей. Когда подобное происходит внезапно, мы можем говорить о травме; если это случается с группой, с коллективом — о коллективной травме, которая затем может оседать в коллективном подсознании и становиться исходным материалом для важных исторических процессов и событий… При этом могут возникать также чувство безнадежности, синдромы лишённости и фрустрации, которые проявляются в индивиде как направленная вовнутрь агрессия, а во вне – как апатия и отстранение», – говорит Галтунг.
Культурное насилие – это любые аспекты культуры (религия, идеология, язык, искусство, наука), которые могут использоваться для легитимации и оправдания прямого и структурного насилия. Эти элементы остаются неизменными на длительные периоды. Именно культурное насилие «ведёт к тому, что прямое и структурное насилие начинают выглядеть и восприниматься как справедливое или, во всяком случае, не дурное дело». «Культура проповедует, учит, заставляет нас рассматривать эксплуатацию и репрессии в качестве нормальных и естественных явлений или не замечать их вовсе».
Теория символической власти и насилия Пьера Бурдьё
Французский социолог Бурдьё рассматривает социальный мир как процесс непрерывного взаимовлияния социальных агентов и социальных структур друг на друга. При этом он подчёркивает особое значение символической власти для творения социального пространства. «Символическая власть есть власть творить вещи при помощи слов» (П. Бурдьё. О началах). Именно символическая власть обладает способностью «поддерживать или трансформировать объективные основы происходящих в социальном мире процессов слияния и разделения, организации и дезорганизации; сохранять или изменять существующие социальные классификации по национальным, региональным, возрастным, социально-профессиональным признакам; распоряжаться словами, которые обозначают или описывают индивидов, группы, институты» (П. Бурдьё. Социальное пространство и символическая власть). «Символическая власть – это возможность создания реальности при помощи слов, что удаётся лишь тогда, когда понятия адекватны реалиям. В этом смысле символическая власть обладает свойством скрывать или обнаруживать реально существующие объекты» (там же). Наиболее заметное проявление символической власти состоит в способности продуцировать социальные группы.
Таким образом, символическая борьба, в особенности политическая коллективная, разворачивается как борьба классификаций. «Именно категории восприятия, системы классификации – слова и понятия, воссоздающие социальную реальность и отображающие её, – являются основной ставкой политической борьбы, ведущейся за возможность навязать определённое мировоззрение, то есть за легитимное использование идеологического воздействия» (П. Бурдьё. Мужское господство).
«Власть, навязывающая определённые представления, выявляющая и определяющая имплицитное социальное расслоение, оказывается преимущественно политической властью: она способна создавать новые группы, манипулировать объективной структурой общества. Власть обозначать или называть… превращает простые множества людей, до того только случайно пересекавшихся, в институциональные, конституированные формы (создавая «корпоративную общность»…)» (П. Бурдьё. Социальное пространство и символическая власть).
Это приводит Бурдьё к тому, что он определяет «государство как монопольного обладателя права на применение символического насилия. Или, точнее, государство в борьбе за эту монополию играет роль арбитра, причём очень могущественного. Между тем бюрократической власти никогда, даже при поддержке научных авторитетов, не удаётся достичь полного господства и добиться абсолютного права формировать и навязывать легитимное видение социальной реальности. В действительности в социальном мире постоянно происходят столкновения различных ветвей символической власти, каждая из которых стремится реализовать собственное представление о легитимной структуре общества, то есть конструировать его согласно своим интересам» (П. Бурдьё. Социальное пространство и символическая власть).
Господствующие группы используют государство как средство, с помощью которого они стремятся утвердить свою доксу, своё видение мира. Докса — это точка зрения, «которая считает себя универсальной, нейтральной и объективной, являясь при этом продуктом системы господства». «Агенты стремятся разными способами (когнитивными, политическими и т. д.) утвердить и навязать другим свою доксу, отражающую их видение мира и представление о своей позиции в нём» (В. Фурс. Социальная теория в меняющемся мире: на пути к динамической концепции социального?).
Другим уровнем, на котором разворачивается символическое насилие, по Бурдьё, является уровень телесности и сексуальности. «Поскольку сексуальность — это слишком важная вещь, чтобы оставить её на произвол индивидуальных импровизаций, группа предлагает и навязывает официальное определение легитимного использования тела, исключая как из представлений, так и из практик всё (особенно когда речь идёт о мужчинах), что может намекать на свойства, приписываемые другой категории» (П. Бурдьё. Мужское господство).
Как отмечает Е. Хитрук: «Главная точка приложения символического насилия, по Бурдьё, касается телесности, а именно: формирования особого феномена культуры, демонстрирующего естественность и незыблемость гендерной поляризации и субординации, — феномена пола, полового измерения телесности» (Е. Б. Хитрук. Символическое насилие как основной механизм воспроизводства гендерной поляризации и субординации в теории П. Бурдьё) «Посредством постоянной работы по воспитанию социальный мир конструирует тело одновременно и как вещь, имеющую определённые половые характеристики, и как хранилище категорий восприятия и оценивания, способных воспринять объект сквозь призму половых признаков, которые применяются к самому телу в его биологической ипостаси» (П. Бурдьё. Мужское господство). В результате этой «постоянной работы по воспитанию», т. е. социализации и инкультурации, индивиды интериоризируют и инкорпорируют социальные структуры, схемы восприятия, мышления и действия в собственное тело, которое имеет половое и сексуальное измерение. Результат инкорпорирования этой системы в тело человека Бурдьё называет габитусом. Он заключает: «Таким образом, социально сформированное биологическое тело есть тело политизированное, или, если хотите, инкорпорированная политика» (П. Бурдьё. Мужское господство). «Поэтому базовое воспитание по сути своей является политическим. Оно стремится внушить способ управления телом в целом или какой-то его частью (правая рука — мужская, левая — женская), манеру ходить, держать голову или направлять взгляд (в лицо, в глаза или, наоборот — на ноги и тому подобное), которые полны этического, политического или космологического смысла. Это возможно потому, что они все дифференцированы по половому признаку и посредством этих различий они [манеры] практически выражают фундаментальные оппозиции видения мира… Соматизация культурных навыков есть конструирование бессознательного» (там же).
Таким образом, по Бурдьё, всякое «Педагогическое воздействие объективно является символическим насилием прежде всего потому, что силовые отношения между группами или классами, входящими в социальную формацию, служат фундаментом произвольной власти, которая выступает условием установления отношения педагогической коммуникации, т. е. навязывания и внушения культурного произвола в соответствии с произвольным способом навязывания и внушения (воспитание)» (П. Бурдьё, Ж.-К. Пассрон. Основы теории символического насилия).
Концепция принудительной гетеросексуальности Адриен Рич
В эссе «Принудительная гетеросексуальность и лесбийская экзистенция», опубликованном в 1980 г., Рич описывает принудительную гетеросексуальность как политический институт в патриархатной системе, который с самого раннего детства навязывает женщинам гетеросексуальность как единственную приемлемую модель для существования. В действительности принудительная гетеросексуальность распространяется не только на женщин, но и на мужчин как форма социального насилия, которая с помощью всех институтов социализации, инкультурации и социального контроля постоянно навязывает, регулирует, организует, пропагандирует и сохраняет гетеросексуальность в качестве единственной социально одобряемой и поддерживаемой формы отношений и жизненного опыта.
Социально-экологическая модель насилия, применяемая ВОЗ
В том же докладе ВОЗ «Насилие и его влияние на здоровье» говорится: «Насилие — это результат сложного взаимодействия индивидуальных, групповых, социальных, культурных факторов и факторов среды». Для того чтобы понять, как эти факторы взаимодействуют и влияют на насилие, ВОЗ использует социально-экологическую модель. «Данная модель исследует взаимосвязи между индивидуальными и контекстуальными факторами и рассматривает насилие как продукт множества факторов, влияющих на поведение человека» (там же). Стоит отметить, что эта же модель используется в докладе «Здоровье ЛГБТ-людей: создавая основы для лучшего понимания» (The Health of Lesbian, Gay, Bisexual, and Transgender People: Building a Foundation for Better Understanding, 2011), подготовленном при поддержке Национальных академий науки, инженерии и медицины (США).
В рамках социально-экологической модели выделяется несколько уровней, каждый из которых влияет на жизнь человека. Помимо личного уровня, это уровень взаимоотношений, сообщества и общества. В случае ЛГБТ-людей отмечается, что стигма существует и оказывает влияние на всех уровнях этой системы.
В рамках модели насилия ВОЗ на первом уровне — личность — анализируются «такие черты личности, которые увеличивают вероятность того, что она станет либо жертвой насилия, либо его виновником». Второй уровень — взаимоотношения — «исследует то, как социальные связи и отношения, например, отношения со сверстниками, с партнёрами или членами семьи, увеличивают риск стать потенциальной жертвой насилия, совершить акт насилия». Третий уровень — сообщество — «исследует окружение человека, в котором он вступает в социальные отношения: школа, место работы и жительства. Он пытается определить, какие характеристики этих мест ведут к тому, что человек становится жертвой или виновником насилия». Четвёртый уровень — общество — «исследует важнейшие социальные факторы, которые оказывают влияние на уровень насилия. Сюда относятся факторы, которые создают благоприятный для проявления насилия климат, уменьшают запреты на проявление насилия, создают и поддерживают неравенство между сегментами общества либо напряжённые отношения между группами населения или странами».
Также социально-экологическая модель позволяет установить и раскрыть комплексные связи между факторами риска для насилия разного вида. «Связи между видами насилия и взаимодействие отдельных факторов с более широким социальным, культурным и экономическим контекстом говорят о том, что, воздействуя на факторы риска на разных уровнях экологической модели, можно снизить сразу несколько видов насилия».
Последствия
Итак, кратко изложив основные идеи этих теоретических моделей, теперь можно применить их как концептуальные рамки для описания последствий закона о запрете «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних»™.
Влияние на здоровье
Очевидно, что обсуждаемый закон является значимым препятствием для обладания состоянием полного физического, душевного и социального благополучия (то есть, здоровья), а также создаёт дополнительные условия для распространения различных болезней не только среди представителей ЛГБТ-сообщества, но и в обществе в целом. Я не буду здесь анализировать, в чём именно существование данного закона противоречит международным обязательствам Государства Российского как государства-члена Организации Объединённых Наций, в частности, её подразделения — Всемирной организации здравоохранения (см. для сравнения здесь). То, что политики всех уровней и чиновники, в частности, Министерства здравоохранения, закрывают на это противоречие глаза — не новость. Но если принять во внимание, что в отношении ЛГБТ-людей Государство Российское занимает позицию «социальной гигиены», как того «никуда не годного человеческого материала», который в перспективе подлежит уничтожению, то всё встаёт на свои места: за теми существами, за которыми не признаётся человеческое достоинство и которые дегуманизируются, как следствие, не признаются и права человека. К этим существам допустимо прямое и непрямое насилие, чем, собственно, данный закон является сам по себе, а также приводит к пропорциональному увеличению всех видов насилия в отношении ЛГБТ-людей на всех уровнях социально-экологической системы.
Закон как насилие
Применяя подход ВОЗ к типологии насилия, принятый закон можно определить как частный случай коллективного политического насилия. Следуя определению насилия ВОЗ, в данном случае принятие закона является преднамеренным применением власти: действительное — принятие данного закона, и в виде угрозы — штрафные санкции, предусмотренные законом, направленные против одного лица, группы лиц или сообщества.
Результатом данного применения власти (т. е. насилия) являются:
а) во-первых, нанесение правовой раны ЛГБТ-индивидам (как несовершеннолетним, так и совершеннолетним) и ЛГБТ-сообществу, то есть символического страдания, которое калечит субъектов не только на символическом, но и на прямом уровне, усваиваемой ненавистью к самим себе, что далее приводит к росту вероятности развития различного рода самодеструктивного и самоповреждающего (self-harm) поведения, в том числе повышает риск злоупотребления алкоголем, ПАВ, развитием поведенческих аддикций, пренебрежением собственной безопасностью, в том числе более опасному сексуальному поведению, что приводит к росту распространения ВИЧ-инфекции в этой группе, а также к росту вероятности насилия в партнёрских отношениях, и делает эту группу более предрасположенной к формированию различного рода сложных психологических состояний и психических заболеваний;
б) во-вторых, иными словами, нанесение психологической травмы, причинение психологического вреда, усиление эффекта от стресса меньшинства и усвоенной стигмы ЛГБТ-индивидам и ЛГБТ-сообществу. Важным фактором нанесения психологической травмы оказывается функционирование публичного дискурса вокруг данного закона как в период до его принятия, так и в последующий период, когда обсуждается его правоприменение или попытки активистов его оспорить. Первоначально этот дискурс, с подачи прогосударственных СМИ и целого ряда политиков и чиновников, функционировал как моральная паника . И здесь важно подчеркнуть, что моральные паники оказывают травмирующее влияние на всё общество, а не только непосредственно на тех, против кого они направлены. Также важно говорить об эффекте вторичной травматизации представителей ЛГБТ-сообщества даже от сдержанных сообщений в медиа, которые рассказывают о действиях представителей власти против ЛГБТ-активистов, поскольку эти сообщения могут создавать ощущение опасности, повышая уровень тревоги и способствуя развитию психологической травмы. Как хорошо известно, психологическая травма приводит к формированию посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Однако в данном случае ситуация осложняется тем, что психологическая травма, наносимая данным законом, оказывается протяжённой во времени: у людей нет возможности выйти за пределы травмирующей ситуации, поскольку закон всё ещё продолжает существовать и усиливать своё негативное влияние на возрастание уровня отсутствия психологического благополучия ЛГБТ-людей, что проявляется в перечисленных выше проблемах;
в) в-третьих, отклонения в развитии. Принятие и функционирование данного закона являются ярчайшим проявлением принудительной гетеросексуальности и гетеросексизма, которые фатально влияют на формирование самосознания и идентичности ЛГБТ-людей. ЛГБТ-дети и ЛГБТ-подростки, которым навязывается представление о том, что только гетеросексуальность является единственной «нормальной» формой идентичности и поведения, а гомо-, бисексуальность и трансгендерность — «социально неравноценные», усваивают из общества и культуры послания о своей «неправильности», «неравноценности» и пр. То есть усваивается социальная стигма, становясь внутренним самоощущением людей. В результате формируется стигматизированная идентичность (см. Розовая психотерапия: руководство по работе с сексуальными меньшинствами) ядром которой является чувство стыда и вины за то, кто они есть. Это приводит ко всем проблемам, перечисленным выше, что увеличивает риски самоубийств среди подростков этой группы. В данном случае за эти смерти несут ответственность депутаты и сенаторы, проголосовавшие за принятие данного закона, или лично президент Государства Российского Путин, который этот закон подписал;
г) в-четвёртых, различного рода ущерб. Как видно, ущерб, наносимый данным законом, разнообразен и в ряде случаев оказывается невосполним. Этот ущерб касается жизни, здоровья, личной неприкосновенности ЛГБТ-людей. Однако многие эффекты данного закона являются скрытыми и длятся многие годы после нанесения ущерба;
д) в-пятых, повышение уровня иных видов насилия и преступлений на почве ненависти в отношении ЛГБТ со стороны других групп населения, в частности, правых радикальных группировок и др. Данный закон повышает виктимный статус ЛГБТ-людей. Гомофобно настроенные группировки почувствовали поддержку своей позиции со стороны государства. Принятие и существование данного закона сопровождалось формированием организованной преступности в такие движения, как «Окупай-педофиляй», «Окупай-геронтофиляй», «Реструкт», «Пила» и им подобные, а также усилением влияния отдельных одиозных фигур. Эти группы начинают массово убивать, избивать, шантажировать представителей ЛГБТ-сообщества. При этом государство последовательно на всех уровнях отказывается квалифицировать эти преступления как совершённые на почве ненависти. Другие одиозные деятели начинают собственные «расследования» частной жизни представителей ЛГБТ-сообщества, делая им аутинг, требуя, в частности, от образовательных учреждений, увольнения ЛГБТ-педагогов и т. д. Всё это сопровождается травлей ЛГБТ-людей как в социальных сетях, так и в обычной жизни. Данная беспрецедентная для Государства Российского гомофобная активность была непосредственно спровоцирована гомофобией, поддерживаемой государством, в частности, принятием этого закона, поскольку это послужило, в глазах гомофобных группировок, сигналом со стороны государства о поддержке их идеологии. Сомнительно, что депутаты, сенаторы и президент, одобрившие принятие этого закона, не предполагали о возможных последствиях: в тот период со стороны ЛГБТ-активистов, экспертного и международного сообществ были предприняты все возможные действия, чтобы проинформировать их о возможности подобных результатов.
Очевидно, что жертвами данного закона стали непосредственно представители ЛГБТ-сообщества (как несовершеннолетние, так и совершеннолетние) и всё ЛГБТ-сообщество в целом. Кроме того, вторичными жертвами этого закона стали родственники ЛГБТ-людей, поскольку функционирующий дискурс моральной паники в совокупности с принятым законом способствовал усилению у них вторичной стигмы (т. е. чувства стыда и позора за своих ЛГБТ-родственников), а также вторичного стресса (т. е. постоянного психологического напряжения, которое складывается из вторичной стигмы, социального давления и угнетения, страха и беспокойства за своих ЛГБТ-родственников).
Также жертвами этого закона стали педагоги и специалисты помогающих профессий, поскольку они либо не могли качественно выполнять свои профессиональные обязанности, опасаясь санкций со стороны закона, либо продолжать качественно выполнять свои профессиональные обязанности, но при этом осознавая тот риск, которому они себя подвергают, не подчиняясь требованиям данного закона.
В конечном итоге жертвой этого закона как структурного акта насилия является всё российское общество в целом. С системной точки зрения, давно известно «о разрушительном влиянии гомофобии на жизнь и благополучие всех граждан страны», а не только представителей ЛГБТ-сообщества. В частности, это демонстрирует индекс для измерения уровня гомофобии, опубликованный в Европейском журнале общественного здравоохранения. Этот индекс объединяет данные об институциональной гомофобии (например, законы) и социальной гомофобии (отношения между людьми и группами людей). Увеличение индекса гомофобии в стране также связано с низким уровнем гендерного равенства, нарушениями прав человека, низким уровнем расходов на здравоохранение, снижением продолжительности жизни мужчин.
Закон как геноцид
Если подходить с формальной точки зрения, то обсуждаемый закон фактически открыл прямую дорогу для геноцида ЛГБТ-людей в Государстве Российском. Конечно, ЛГБТ-сообщество — это не «национальная, этническая, расовая или религиозная группа», но, опять же, если подходить с формальной точки зрения, все перечисленные группы являются социокультурными. Сексуальные меньшинства точно так же являются социокультурной группой, культурным меньшинством.
Как известно, обсуждаемый закон изначально был направлен против «пропаганды гомосексуализма»™. Однако к моменту его принятия слово «гомосексуализм» из закона исчезло. По официальной версии, которую озвучила Елена Мизулина, «это было сделано, во-первых, в рамках уступки самим социальным меньшинствам и чтобы лишний раз этот самый гомосексуализм не пропагандировать». Последующее правоприменение также свидетельствует, что власти едины в том, что под «нетрадиционными сексуальными отношениями»™ они понимают, как это было зафиксировано в некоторых региональных законах, «гомосексуализм, лесбиянство, бисексуализм и трансгендерность». Поэтому можно предположить, что исчезновение из закона слова «гомосексуализм» связано не с «уступкой социальным меньшинствам», а с желанием подстелить себе соломку. Чтобы формально тех, кто принимал этот закон, было сложнее обличить в «намерении уничтожить полностью или частично» социокультурную группу сексуальных и гендерных меньшинств.
Тем не менее, так или иначе, данный закон действительно направлен против одной конкретной группы — гомосексуалов и, шире, сексуальных и гендерных меньшинств, ЛГБТ-сообществ, —которая является социокультурным меньшинством.
Существующий закон отражает веру законодателя в то, что «гомосексуалисты не могут размножаться естественным путём и поэтому склоняются к рекрутированию детей». Именно такие аргументы звучали в текстах сторонников принятия данного закона со стороны «консервативной общественности». Следуя этой логике, данный закон призван остановить «распространение гомосексуализма» как «социальной болезни», «социального зла». То есть фактически в этом законе закрепляется желание, намерение законодателя уничтожить полностью или частично группу социокультурных меньшинств.
Фактически Государство Российское этим законом закрепляет практику принудительной гетеросексуальности в отношении ЛГБТ-детей и ЛГБТ-подростков, то есть «насильственного перевода детей из этой группы в другую группу» — гетеросексуалов, поскольку у ЛГБТ-детей и ЛГБТ-подростков отсутствует возможность социализироваться в качестве представителей ЛГБТ-сообщества. Понятно, что законодатель отрицает сам факт существования этих детей и подростков. Иными словами, на символическом уровне законодатель предпринимает действия «для предотвращения рождения детей в этой группе». Поскольку законодатель считает, что ЛГБТ-люди появляются вследствие воздействия на первоначально гетеросексуальных детей специфической информации, «направленной на формирование у несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных установок, привлекательности нетрадиционных сексуальных отношений», он существенно затрудняет, а во многих случаях фактически делает невозможным получение ЛГБТ-детьми и ЛГБТ-подростками жизненно важной для них информации до достижения ими восемнадцатилетнего возраста. На основании того факта, что информация о гетеросексуальности в разных её формах может предоставляться детям и подросткам с раннего детства, когда в сказках присутствуют отношения разнополых партнёров, а отношения однополых партнёров будут расценены как «пропаганда», можно утверждать, что законодатель, используя властный ресурс, закрепляет в Государстве Российском в качестве единственно возможной идеологической системы в вопросе взаимоотношения полов идеологию гетеросексизма через практики принудительной гетеросексуальности, что противоречит ст. 13.2 Конституции РФ: «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной».
Недоступность для детей и подростков информации, в соответствии с их возрастом (см. Международное техническое руководство по сексуальному образованию, ЮНЕСКО, 2018), о сексуальном и гендерном разнообразии и вариативности приводит к негативным последствиям для всех детей и подростков, а не только относящихся к сексуальным гендерным меньшинствам. Поскольку способствует распространению стереотипов, предрассудков, нетерпимости и насилия в их адрес. Отсутствие же соответствующей информации для детей и подростков, относящихся к сексуальным и гендерным меньшинствам, оказывается для них фатальным фактором в формировании стигматизированной идентичности, повышении риска суицидального, самодеструктивного и самоповреждающего поведения. Отсутствие информации, соответствующей возрасту, о более безопасном сексуальном поведении для ЛГБТ-подростков ведёт к увеличению риска получить ВИЧ-инфекцию и другие ИППП.
Обсуждаемый закон фактически влияет на условия жизни группы сексуальных и гендерных меньшинств с тем, чтобы вызвать полное или частичное физическое исчезновение данной группы. В частности, данный закон делает невозможным развитие в Государстве Российском программ комплексной профилактики ВИЧ-инфекции среди «лиц, практикующих нетрадиционное сексуальное поведение»™, поскольку комплексные программы профилактики подразумевают борьбу с общественной стигмой и гомофобией и признание факта равноценности гетеросексуальных и негетеросексуальных отношений. Таким образом, Государство продолжает игнорировать эпидемию в данной группе, что приводит не только к снижению качества жизни ЛГБТ-сообщества, но и увеличению фактической смертности. Если же говорить в целом, то данный закон является значимым препятствием для достижения сексуальными и гендерными меньшинствами «состояния полного физического, душевного и социального благополучия» и фактором дополнительных рисков возникновения разнообразных болезней, которые оказываются существенной причиной снижения продолжительности жизни ЛГБТ-популяции.
Очевидно, что сформированный дискурс вокруг этого закона, он сам и его правоприменение являются преднамеренным воздействием на условия жизни данной группы и наносят серьёзный психический ущерб её членам. Если смотреть на последствия данного закона, то невозможность получить необходимую медицинскую помощь этим людям именно как представителям сексуальных и гендерных меньшинств оказывает им серьёзный физический ущерб. Принятие данного закона напрямую повлияло на активизацию различного рода радикальных гомофобных группировок, упомянутых выше, а также на известные факты убийств и пыток ЛГБТ-людей в Чеченской Республике.
Таким образом, эффект от данного закона сравним с эффектом геноцида, т. е. одной из самых бесчеловечных форм коллективного насилия.
Закон как натурализация гетеросексизма
Модель насилия, предлагаемая Й. Галтунгом, интересна в первую очередь потому, что позволяет вскрыть механизм «натурализации» представлений о культурном насилии и в случае рассматриваемого нами закона, «натурализации» представлений об обоснованности его принятия и применения. «Натурализация» означает приписывание какому-либо культурному феномену значения «естественного», «природного», что, в дискурсивном пространстве, приводит к усилению позиций данного явления: естественное, значит, не может подвергаться оспариванию и сомнению.
Сам по себе обсуждаемый закон является частным случаем структурного насилия, то есть насилия, которое создаётся и реализуется через социальные структуры и институты. В рамках института права, через принятие данного закона, государство руками законодателя фактически создаёт необходимые механизмы для усиления эффекта угнетения конкретной группы — сексуальных и гендерных меньшинств. Именно угнетение данной группы является ядром формируемой насильственной структуры. Данное угнетение представляется законодателем «естественным» и в силу этого «обоснованным». Это происходит за счёт формирования законодателем оппозиции «традиционные и нетрадиционные» отношения, где «традиционные отношения» синонимичны «естественным отношениям», «нетрадиционные» — «противоестественным», следовательно, возможным для ограничения, а само это ограничение приобретает характер вписанности в «естественный порядок вещей». Следующим логичным шагом могла бы стать апелляция законодателя к понятию «преступление против природы», но, видимо, понимая полную архаичность данного аргумента, он этого не делает. Однако вся система данной аргументации, как мы видим, вписывается в этот единый дискурс, известный со времён античности и получивший своё закрепление с распространением системы права, апеллирующей к христианским ценностям.
Закономерно, что данный вид структурного насилия воспринимался как «само собой разумеющееся» в том числе и некоторыми представителями угнетаемой группы. Сами представители ЛГБТ-сообщества иногда высказывались, что они поддерживают «запрет пропаганды несовершеннолетним». Очевидно, что данные представители ЛГБТ-сообщества полностью воспринимали логику угнетателя и в силу этого оставались нечувствительны к осуществляющемуся против их группы структурному насилию.
То, что обсуждаемый закон является формой структурного насилия, очевидно, поскольку он не только наносит ущерб основным человеческим потребностям, но и создаёт дефицит потребностей, то есть приводит к коллективной травме.
Рассмотрим влияние закона по основным классам потребностей, выделяемых Галтунгом на уровнях как прямого, так и структурного насилия.
Потребности выживания: на уровне прямого насилия существование данного закона спровоцировало убийства представителей ЛГБТ-сообщества со стороны радикальных гомофобных группировок, распространение аргумента «гомосексуальной паники», распространение других убийств, мотивированных гомофобной ненавистью, убийств гомосексуалов в Чеченской Республике. На структурном уровне мы можем говорить об «эксплуатации типа А», а именно дискурс моральной паники вокруг этого закона, само его существование (то есть, институциональное угнетение) приводят к тому, что представители сексуальных и гендерных меньшинств больше предрасположены к суицидальному поведению, к сердечно-сосудистым заболеваниям, ВИЧ-инфекции и другим проблемам со здоровьем, которые приводят к повышению смертности в этом сообществе.
Потребности благополучия: на уровне прямого насилия данный закон провоцирует прямое физическое насилие в отношении сексуальных и гендерных меньшинств, в результате которого они получают телесные повреждения. На уровне структурного насилия можно говорить об «эксплуатации типа Б», когда в результате угнетения, легализованного в обсуждаемом законе, качество жизни представителей сексуальных и гендерных меньшинств существенно снижается. Естественно, этому способствуют и другие структурные факторы.
Потребности идентификации: на уровне прямого насилия данный закон приводит к отчуждению. Как говорит Галтунг: «Категория “отчуждение” может определяться в терминах социализации, означающей интернализацию культуры. Существуют два аспекта — десоциализация из собственной культуры и ресоциализация в другую культуру… Один аспект не предполагает другого. Однако они часто сочетаются в среде “граждан второго сорта”, где подчинённой группе… навязывается доминирующая культура вместо её собственной, во всяком случае, в общественной сфере». Иными словами, в данном случае можно, с одной стороны, говорить, что с помощью практик принудительной гетеросексуальности данный закон навязывает ЛГБТ-подросткам инкультурацию гетеросексистской культуры. А с другой стороны, данный закон навязывает всем ЛГБТ необходимость мимикрии в гетеросексуальное общество из страха существования в гомофобном окружении. Таким образом, ЛГБТ-люди отчуждаются от собственной культурной идентичности и собственного сообщества. Со стороны же гетеросексуальных людей этот закон провоцирует отношение к ЛГБТ-людям как к «гражданам второго сорта» или «неполноценным людям». На структурном уровне данный закон закрепляет ограничение на распространение информации и выделение угнетаемой группы «граждан второго сорта», чьи отношения «социально неравноценны» гетеросексуальным, и внедрение данной информации в сознание всех групп населения. Таким образом, легитимируется как институциональная, так и структурная гомофобия. Очевидно, что этот уровень насилия касается деятельности ЛГБТ-организаций и инициатив, которая крайне затруднена в существующих условиях.
Потребности свободы: на уровне прямого насилия данный закон проявляется во всех задержаниях ЛГБТ-активистов за раскрытие радужных флагов, попытку проведения публичных акций и пр. Также к этому уровню насилия относится прямое послание ЛГБТ-людям, что они нежелательны в качестве граждан Государства Российского, вынуждая их к миграции в другие страны, то есть, в терминах Галтунга, «изгнание». На уровне структурного насилия данный закон работает как фактор, способствующий дальнейшей маргинализации ЛГБТ-сообщества, то есть удержанию представителей этой нижестоящей группы вовне относительно легитимной социальной структуры. Маргинализация сочетается с разобщением, то есть отделением нижестоящих друг от друга, поскольку существующие структуры и, в частности, существующий закон, препятствуют формированию и мобилизации сознания сексуальных и гендерных меньшинств.
Таким образом, существующий закон воспроизводит и усиливает угнетение и репрессию сексуальных и гендерных меньшинств в Государстве Российском как на прямом, так и структурном уровне. И для того, чтобы это оправдать, доминирующая группа стремится отыскать культурное обоснование своих действий.
Именно на уровне культуры, с помощью культурного насилия и происходит «натурализация насилия». Как говорит Галтунг, «основная форма культурного насилия, практикуемая правящими элитами, заключается в обвинении в агрессии жертв структурного насилия, пытающихся вырваться из железной клетки». Именно это и произошло в случае обсуждаемого закона: «консервативная общественность», а затем и Государство обвинили в агрессии ЛГБТ-сообщество и ЛГБТ-движение, используя классический приём «обвинения жертвы». То есть жертву структурного насилия, поскольку гетеросексизм и практики принудительной гетеросексуальности были закреплены в социальных структурах и до принятия обсуждаемого закона, который их легитимировал и усилил, обвинили в «агрессивной пропаганде», стремлении «рекрутировать детей», «угрозе территориальной целостности и национальной безопасности». Естественно, что в глазах «обычных граждан» это находит поддержку и одобрение и воспринимается ими как «естественная» защитная реакция государства на «происки Запада», который с помощью ЛГБТ стремится «разрушить традиционные семейные ценности».
Очевидно, что в данном случае используются различные аспекты культуры для легитимации и оправдания в первую очередь структурного, но также и прямого насилия. Такие аспекты культуры, как традиции, мораль, религия, идеология, космология и наука, были использованы для натурализации принятия закона о запрете «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних»™. Если посмотреть на пояснительные документы к региональным и федеральному законопроекту, то во всех этих документах последовательно повторяются идеи о том, что гомосексуальность противоречит «традициям и морали народов», населяющих Государство Российское, не поддерживается и осуждается всеми «культурообразующими религиями» Государства Российского, а «распространение» гомосексуальности «представляет угрозу» как для демографического положения Государства, так и эпидемиологического (в контексте распространения ВИЧ-инфекции). Эти документы и, как следствие, принятый закон, закрепили идеологическую (культурную) дихотомию, в терминологии Галтунга, между «избранными и отверженными». Произошло превознесение, возвеличивание ценности «избранных», тех, кто практикует «традиционные отношения, и снижение, умаление ценности «отверженных», «Другого», тех, кто практикует «нетрадиционные отношения». «Это открывает путь структурному насилию. Оно начинает становиться самоосуществляющимся пророчеством: подвергаясь эксплуатации, люди лишаются достоинства, в свою очередь, они эксплуатируются, будучи лишёнными человеческих качеств и достоинства. Если Другой не только перестаёт считаться человеком, но и последовательно превращается в дегуманизированное “нечто”, создаются условия для любых типов прямого насилия, в котором обвиняют саму жертву. Жертва тогда представляет собой и опасное нечто», — пишет Галтунг. Очевидно, что в этих условиях защита от этого Другого, который теперь представляется «внутренним врагом» выглядит необходимой и обоснованной. Именно это и произошло с ЛГБТ-сообществом в Государстве Российском.
Таким образом, можно говорить о том, что одним из главных последствий принятия данного закона стала легитимация натурализации гетеросексистских космологических представлений о том, что нормальными и естественными являются гетеросексуальные отношения, а негетеросексуальность — «противоестественна», «представляет угрозу для несовершеннолетних». И, таким образом, необходимо применять насилие структурное, в форме принятия обсуждаемого закона, и прямое, против тех, кто её «пропагандирует». Сторонники идеологии гетеросексизма и принудительной гетеросексуальности утвердились в качестве господствующей группы в Государстве Российском, нанеся коллективную многоуровневую травму не только ЛГБТ-сообществу, но и всему населению. Очевидно, что пока существует данный закон, ни о каком исцелении данной травмы не может быть и речи.
Закон как утверждение тюремных «понятий»
Концептуальная рамка, задаваемая теорией П. Бурдьё, прекрасно дополняет подход Й. Галтунга, позволяя глубже заглянуть в механику структурного и культурного насилия, которое в системе Бурдьё обозначается как «символическое насилие».
Как уже отмечалось, по Бурдьё: «Символическая власть — это возможность создания реальности при помощи слов». Слова и понятия создают социальную реальность, и тот, кто имеет власть именовать, называть, тот и есть «хозяин дискурса» — именно в этой плоскости и разворачивается значительная часть политической борьбы. И обсуждаемый закон, и прочий чиновничий и государственный политический дискурс последовательно, многие годы отказывается использовать самонаименования ЛГБТ-сообщества, используя репрессивные по своей природе ярлыки, такие как «лица, вступающие в нетрадиционные сексуальные отношения»™, «лица нетрадиционной сексуальной ориентации»™, «нетрадиционные сексуальные отношения»™, «нетрадиционные сексуальные установки»™, «пропаганда, наносящая вред здоровью, нравственному и духовному развитию детей»™, пропаганда, направленная на формирование у несовершеннолетних искажённого представления о социальной равноценности…»™ и т. д. Многие годы суды отказываются признавать ЛГБТ-сообщество «социальной группой» и квалифицировать преступления против ЛГБТ-людей как преступления на почве ненависти. Государство Российское последовательно отказывается говорить на одном языке с ЛГБТ-сообществом, фактически этим отрицая не только их субъектность, но и гражданственность. При этом Государство воспроизводит дискурс «консервативных кругов», который формирует стигматизирующие и виктимизирующие представления о ЛГБТ (источник).
Таким образом, как отмечалось выше, Государство Российское отклонилось от декларируемого в Конституции РФ «идеологического нейтралитета» и дискурсивно фактически воспроизводит языковые практики гетеросексизма, принудительной гетеросексуальности, диффамации и ненависти в отношении ЛГБТ-сообщества, включаясь на системном и символическом уровне в деятельность по пропаганде гомофобии. При этом воспроизводимая точка зрения преподносится в дискурсивном пространстве как «универсальная, нейтральная и объективная», закрепляя угнетение ЛГБТ-сообщества, поддерживая его образ в качестве «представляющего угрозу» и фактически легитимируя проявление любого насилия в отношении его представителей и организаций ЛГБТ-сообщества. Иными словами, объективируя и дегуманизируя ЛГБТ-сообщество, Государство совершает не просто акт символического насилия, но и изнасилования, в соответствии с тюремными «понятиями». В данном случае, как и в случае прямого сексуального насилия в тюрьмах, этот символический акт направлен не на «получение удовольствия», а исключительно на демонстрацию своей власти, укрепление социальной иерархии, указание места для «опущенных» и устрашения всех других вероятностью сексуального насилия и в их сторону. Именно на этом фундаменте базируется конструирование маскулинностей в Государстве Российском: на страхе оказаться «опущенным», пониженным в своём статусе до «положения женщины».
Именно данная сексистская, патриархатная логика вскрывается, если обратиться к текстам пояснительных записок, сопровождавших принятие региональных и федерального закона. В них непропорционально большое внимание уделяется именно мужской гомосексуальности. Патриархат предписывает мужчине «не уподобляться женщине», маркируя людей, практикующих однополые сексуальные отношения, в качестве «предателей» своей гендерной роли. В этой логике «лица, вступающие в нетрадиционные сексуальные отношения»™, подрывают основы мироустройства, патриархатного распределения власти. Симптоматично, что главным проводником принятия данного закона на федеральном уровне стал Комитет Государственной Думы по вопросам семьи, женщин и детей под руководством Елены Мизулиной. Это свидетельствует о справедливости высказанного Бурдьё наблюдения, что на структурном уровне женщины бессознательно соглашаются с собственным угнетением, поддерживая статус-кво патриархатного общества (см. П. Бурдьё. Мужское господство).
Кумулятивный эффект функционирования данного закона приводит не только к укреплению и воспроизводству бинарной оппозиции «лиц, вступающих в традиционные и нетрадиционные отношения»™, но и также к тому, что в результате «социализации и инкультурации индивиды интериоризируют и инкорпорируют социальные структуры, схемы восприятия, мышления и действия в собственное тело, которое имеет половое и сексуальное измерение». Иными словами, данный закон фактически конструирует тела, сексуальность, сознание, бессознательное, психические структуры этих двух групп. Так в тело и сексуальность происходит инкорпорирование идеологии гетеросексизма и гомофобии, что приводит к описанным выше многочисленным негативным эффектам на уровне как отдельных индивидов, так и всего общества.
Заключение: последствия закона в контексте социально-экологической модели
В завершение, используя социально-экологическую модель, кратко подведём итоги последствий существования обсуждаемого закона. Предварительно отмечу, что все уровни социальной системы взаимосвязаны и проявление насилия на каждом из них увеличивает негативные последствия на других уровнях. Очевидно, что это заключение носит схематичный и не всеобъемлющий характер. Для создания более комплексной модели необходимо учитывать массу других факторов: возраст, пол, гендерную идентичность, образование, место жительства, экономический статус, социальное окружение и другие факторы. Рассмотрим только две основных группы: ЛГБТ и не ЛГБТ.
Уровень личности. ЛГБТ-люди усваивают установку, что их отношения социально не равноценны, сами они «граждане второго сорта», представляющие угрозу несовершеннолетним и безопасности государства. Это способствует воспроизведению усвоенной гомофобии и гетеросексизма, формированию стигматизированной идентичности, ядро которой — стремление к самоуничтожению, что будет проявляться в самодеструктивном и самоповреждающем поведении, в том числе пренебрежении собственным здоровьем и повышении суицидальных рисков. По мере роста воздействия стресса меньшинства будет ухудшаться состояние здоровья, приводя к риску возникновения различного рода физических и психических заболеваний, в том числе вероятность получить ВИЧ-инфекцию. Фактически данный закон способствует формированию раненых личностей, предрасположенных к различного рода аддиктивному поведению. Не ЛГБТ-люди стремятся к соответствию традиционным гендерным ролям, что у них вызывает гендерное беспокойство и связанный с этим стресс, поскольку идеализированные традиционные образы недостижимы для живых людей. Это приводит к гиперкомпенсации в форме повышения уровня насилия, в том числе домашнего, а также гомофобного поведения, в том числе насилия. Прямым следствием этого являются негативное влияние на здоровье, развитие разного рода заболеваний, а также распространение различных форм самодеструктивного поведения.
Страх: иллюстрацию ЮНЭЙДС https://www.unaids.org/sites/default/files/Infographic_IamGay_ru.pdf
Уровень взаимоотношений. Закон очевидным образом влияет на взаимоотношения ЛГБТ и их родителей и близких (которые испытывают вторичный стресс). ЛГБТ-люди встают перед выбором: открываться или нет перед членами своей семьи, и каждый из выбранных сценариев может привести к своим неблагоприятным последствиям. Также очевидно, что сформированные в рамках гетеросексистского угнетения раненые субъекты привносят собственные раны и травмы в свои семейные и дружеские отношения, что способствует развитию различного рода созависимого и контрзависимого поведения, росту вероятности семейного насилия между партнёрами, увеличивается вероятность стать жертвой насилия. Не ЛГБТ-люди также несут в отношения свою травмированную субъективность, что оказывает влияние не только на взаимоотношения между партнёрами, но и с детьми: стремление «вписать» их в жёсткие гендерные рамки, повышение вероятности домашнего насилия.
Уровень сообщества. На этом уровне давление стресса меньшинства увеличивается независимо от того, открыт или закрыт ЛГБТ-человек. Каждый из вариантов может привести к своим неблагоприятным последствиям. Увеличивается вероятность стать жертвой насилия как со стороны знакомых, так и незнакомых людей. Возрастает риск стать жертвой шантажа, ограбления и иных инцидентов и преступлений на почве ненависти. Повышается вероятность дискриминации. На ЛГБТ-движение закон оказал двойственное воздействие: с одной стороны, он показал активистам, что работа с Государством на данный момент невозможна. С другой стороны, заставил активистов обратиться непосредственно к работе с сообществом. Не ЛГБТ вынуждены формулировать своё отношение к ЛГБТ-людям, поскольку дискурс их вынуждает это сделать. Обычно до личной встречи с представителями ЛГБТ, у не ЛГБТ отрицательное отношение. И после камин-аута кого-либо из ЛГБТ в их окружении отношение может меняться в позитивную сторону. Однако неизвестно, насколько глубоки данные изменения, поскольку культурное и символическое насилие, осуществляемое этим законом и идеологией гетросексизма, влияют на глубинные психологические установки и убеждения. Также данный закон привёл к мобилизации гомофобно настроенных групп и сообществ, им стало легче друг друга идентифицировать и предпринимать совместные, в том числе насильственные против ЛГБТ, действия.
Уровень общества. Как отмечалось выше: обсуждаемый закон привёл к эскалации травли и насилия в отношении ЛГБТ; укреплению структурных барьеров для ЛГБТ во всех сферах жизни общества, в частности, в медицине и образовании, дальнейшей маргинализации и разобщению. Однако, с другой стороны, принятие закона оказало и положительный эффект, поскольку вызвало к жизни определённое количество низовых инициатив, которые, в силу своих возможностей, стали подрывать структурную гомофобию. Появились открытые медийные ЛГБТ-персоны, само освещение тем, связанных с ЛГБТ-сообществом, стало обыденным для различных медийных ресурсов. Первоначальные моральные паники сменились взвешенными или дружественными по отношению к ЛГБТ материалами, появилась значимая реакция в форме театральных постановок и других арт-проектов. Книгоиздатели почувствовали спрос на данную тему и стали публиковать литературу, маркируя её в соответствии с законом лейблом «18+». В какой-то степени можно говорить о существовании «параллельной России», в которой быть гомофобом или сексистом недопустимо. Однако остаётся вопрос, насколько эта «параллельная Россия» выходит за рамки виртуального пространства, круга условных «либералов» и пузыря самого ЛГБТ-сообщества. Конечно, можно говорить, что общество научилось жить с этим законом. Но и Советский Союз в своё время научился жить со 121 ст. УК, предусматривающей уголовное наказание за «мужеложство».
Послесловие
Любое насилие на структурном и системном уровнях имеет экономические причины и следствия. Обсуждаемый закон не исключение. Экономические эффекты в связи с функционированием данного закона заключаются в огромных потерях на всех уровнях системы. Экономические потери на индивидуальном уровне случаются в первую очередь у ЛГБТ-людей, которые вынуждены нести дополнительные расходы в связи с ухудшением своего состояния здоровья и необходимостью обращаться за медицинской и психологической помощью по причине жизни во враждебной гомофобной среде. Государство несёт экономические потери в связи убийствами ЛГБТ-людей, их временной нетрудоспособностью, которая вызывается жизнью во враждебной среде, затратами на лечение, которых могло не быть, если бы среда обитания была благоприятной для ЛГБТ-сообщества. Дополнительные экономические потери происходят в Государстве в связи с отсутствием инфраструктуры ЛГБТ-сообщества как одного из важнейших элементов системы поддержки, которая могла бы брать на себя заботу о представителях сообщества, оказавшихся в сложных жизненных обстоятельствах, а также оказывать благоприятное воздействие на здоровье и благополучие ЛГБТ-людей. Другой спектр экономических потерь Государства связан с миграцией представителей ЛГБТ-сообщества в другие страны. Это касается не только переселения в качестве беженцев, но и трудовой, учебной, брачной миграции, когда трудоспособные представители ЛГБТ-сообщества выбирают в качестве места жительства более благоприятные страны. Ещё один уровень экономических потерь связан с отказом иностранных специалистов, представителей ЛГБТ-сообщества, работать на территории Государства Российского, а также со снижением числа западных туристов, солидарных с ЛГБТ-сообществом. Ну и, наконец, стоит упомянуть о потерях, которые Государство понесло в связи с экономическими санкциями, а также отказом тех или иных зарубежных компаний вкладывать в развитие экономики Государства Российского. Все эти экономические потери являются конкретными последствиями существования обсуждаемого закона, которые можно просчитать, используя соответствующие экономические модели.
*В русском переводе доклада, который был опубликован в 2003 г., английскому слову community соответствует слово «община». Однако учитывая, что с 2003 г. произошли изменения в русскоязычной терминологии, при цитировании я заменил слово «община» на использующееся в настоящее время слово «сообщество».
Автор: Тимофей В. Созаев – гей-активист; специалист культурологии, магистр религиоведения; директор АНО противодействия эпидемии ВИЧ/СПИДа и охраны здоровья социально-уязвимых групп населения «Центр социально-информационных инициатив Действие», признанной в 2018 г. Министерством юстиции РФ, «организацией, исполняющей функции иностранного агента».
Телеграм-канал автора: https://t.me/marginalgaynotes
Подготовлено в рамках кампании «Преследуйте вирус, не людей!»
