В моей советской юности воздержание от секса было нормой. Я имею в виду навязанное школьнику мнение взрослых. Онанизм считался “пороком”, а секс до брака предосудительным с моральной точки зрения.
Как парню надлежало решать проблему сексуальной разрядки, начиная с тринадцати лет, – об этом общество молчало, придерживаясь принципа: “Не спрашивай – не говори”.
До сих пор интуитивно я предпочитаю более приличное слово мастурбация, чем “ужасный” онанизм, который для меня ничем не лучше “гомосексуализма”. Здесь слышен отголосок медикализации, хотя я понимаю, что словцо не виновато.
Сексуальный бунтарь
Библейские корни слова добавляют ему религиозной угрозы. Как известно, Онан из Книги Бытия, “изливавший семя” на землю, чтобы не давать его вдове умершего брата (которую он должен был взять в жёны по традиции), был убит богом за отказ от этого долга.
“И сказал (отец) Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему”. Но перед тем, как войти, он “изливал семя на землю, чтобы не дать его.” . “Зло было перед очами Господа то, что он делал; и Он умертвил его”. (Бытие, 38:8-9)
В случае зачатия, вдова по имени Фамарь имела бы наследника, который бы считался сыном погибшего мужа.
Народ, который выживал в эпоху войн и эпидемий, не ставил высоко личную любовь; интересы рода были на первом месте. Вдовы умерших братьев переходили “по наследству” членам рода. Но нашёлся человек, который отказался тратить семя без любви, распорядившись им по личному желанию. За это он и был убит.
До сих пор Онан не оценён, как один из первых бунтарей-романтиков против “родового начала”. Медицинское клеймо (с подачи церкви) сильно исказило его образ.
Но в каком-то смысле, он родня мятежным “мужеложникам”, для которых семя было символом любовных отношений, а не собственностью рода или инструментом репродукции.
Онан впервые заявил, что имеет право распоряжаться семенем (оргазмом, сексом, удовольствием) в личных целях. С этого момента интим стал личным делом человека. И это было важным шагом на пути к эмансипации романтической любви (как таковой), отделённой в новом времени от деторождения и “родовых” интересов.
Позже линию библейской “сексуальной революции” поддержали геи, которые “ложились с мужчиной, как с женщиной” и распоряжались семенем (либидо, любовью и оргазмом) без оглядки на “род” и “порядок вещей”. За что часто платили жизнью, разделяя участь Онана. (“Да будут преданы смерти” – призывал Левит, 20:13)
Очевидно, что Онан был первым библейским героем, восставшим против “рода” в пользу права человека на любовь, как таковую. Если же ему отказывали в ней, то он предпочитал “растрачивать” сперму впустую.
Семя, которое не было выражением чувств, не имело ценности и изливалось на землю. Не для удовольствия, а чтобы избежать секса с нелюбимым человеком.
“Опасный порок”
Времена менялись, библейское “проклятие” Онана сменилось медицинским (на этот раз, диагнозом) в 18 веке. Впервые термин “онанизм” прозвучал в 1716 году в анонимной брошюре “Onania”, распространявшейся в Лондоне и повествовавшей о вреде мастурбации.
В одной из самых личных книг своего времени – “Исповеди” (1712-78) Руссо вспоминал, как в 16 лет он “трудился над разрушением организма”:
“Я чувствовал возрастные перемены, мой беспокойный темперамент наконец заявил о себе. Его первый и совершенно непроизвольный взрыв заставил меня испугаться за свое здоровье, что лучше всего иллюстрирует неведение, в каком я жил до того. Вскоре успокоившись, я приобрел тот опасный порок, который обманывает природу и спасает молодых людей моего склада от беспорядочной жизни ценой их здоровья, силы, а порой и самой жизни.
Порок этот весьма удобен, ибо щадит стыдливость и робость молодых людей, и весьма притягателен для тех, кто обладает живым воображением: они располагают, так сказать, всеми женщинами и подчиняют своим желаниям любых красавиц, не нуждаясь в их согласии. Увлеченный этим пагубным преимуществом, я трудился над разрушением прекрасного организма, который даровала мне природа”.
Большинству советских геев был знаком “опасный порок”, потому что альтернативой ему в жизни была статья уголовного кодекса. “Подчинять своим желаниям красавцев, не нуждаясь в их согласии” – было вынужденной мерой.
Но если христианину не надо было объяснять, почему “рукоблудие” – “грех”, то медицина нуждалась в “научном” обосновании.
Кстати, вопросы исповеди, дошедшие до нас с 16 века, перечисляют все возможные способы секса, известные сегодня. И это говорит о неизменности наших увлечений. (“Не рукоблудствовал ли друг с другом: ты ево, а он твой уд? – Епитимья 80 дней”. “Не хватал ли кого за срамный уд? – Епитимья 3 дня, 100 поклонов”..)
“Лишает нацию мужества…”
Советская медицина, сохранившая термин с библейской отсылкой (“онанизм”), всё-таки старалась быть “научной” и делала упор на социальных связях “больного” с коллективом.
Скрытность, склонность к одиночеству, сосредоточенность на собственных переживаниях – были для режима социально опасным злом.
Советские вожди могли бы повторить вслед за декларацией немецких нацистов 1928 года: «Те, кто допускает любовь между мужчинами, – наши враги, потому что такое поведение ослабляет нацию и лишает ее мужества». То же самое, конечно, относилось и к мастурбации.
Растрата спермы в рейхе воспринималась как измена интересам нации. Всё, что не вело к деторождению, подлежало строгому запрету. По законам 1935 года, даже совместное купание голых парней приравнивалось к “попытке содомского акта”. Рейх и фюрер нуждались в новых поколениях для заселения “пространств”
У советской вражды 30-х годов к геям и мастурбации были в основном полицейские причины. Медицина, как всегда, оставалась служанкой власти.
В докладной записке Ягоды 1934 года о “ячейках извращенцев”, разлагающих “красноармейцев и здоровую молодёжь”, говорилось об опасности “подполья”. Свободный, но тайный секс был очагом инакомыслия и опасным врагом режима.
В “Большой советской энциклопедии” 1952 года гомосексуальность представлялась чем-то вроде взаимного “онанизма”, причины которого (прямо по Марксу) лежали в социальной плоскости:
«Происхождение гомосексуализма связано с социально-бытовыми условиями. У подавляющего большинства лиц, предающихся гомосексуализму, эти извращения прекращаются, как только субъект попадает в благоприятную социальную обстановку… В советском обществе, с его здоровой нравственностью, гомосексуализм как половое извращение считается позорным и преступным. … За исключением тех случаев, где он является одним из проявлений психического расстройства. В буржуазных странах, где гомосексуализм представляет собой выражение морального разложения правящих классов, он фактически ненаказуем».
С точки зрения советской медицины однополое влечение лечилось “благоприятной социальной обстановкой” (видимо, в тюрьме), если не было “психическим расстройством”.
Точно так же, помещением подростка в “здоровую” среду, медицина воевала с онанизмом. За него, конечно, не сажали, но могли “продёрнуть” в коллективе.
В Платоновском «Котловане» (1930) рабочая община стыдит “товарища Козлова”, привычкой «радоваться телом» вдали от трудового коллектива. «Наслаждаешься много.. Будем класть тебя под лампой на столе, чтобы ты лежал и стыдился».
В брошюре 1924 года “Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата” сказано: “Не должно быть половых извращений”. “Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всём подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всём его обслуживая”.
“Половой акт не должен часто повторяться”, – требовал пролетариат. “Необходимо половое воздержание до брака” (в 20-25 лет).
Враждебность «совка» к мастурбации (впрочем, как и христианства) – это большая тема. Впрочем, очевидно, что «принцип удовольствия» противоречит идеалам “героизма” и трудовой отдачи.
“Упадок сил” в эпоху социализма означал удар по общественным и классовым интересам.
Утомлённые сексом.
В популярной в СССР книге доктора Файнгольда “Онанизм, его причины, последствия и меры борьбы с ним” (есть несколько изданий разных авторов) дано определение с уклоном в социальные последствия:
“Онанизм есть противоестественный половой акт, совершаемый человеком над самим собой путем раздражения своих половых органов рукой или каким нибудь предметом до появления сладострастного чувства низвержения семени (у мужчины).
Во время этого акта лицо онаниста обнаруживает сильное возбуждение, пульс, сердечная деятельность и дыхание учащаются. После извержения семени появляется состояние высокой степени расслабления, заканчивающееся полным упадком сил. После акта онанисты чувствуют себя ослабленными, утомленными, сонными, вялыми, неспособными ни к какой физической или умственной работе”.
Отметив, что “Онанизм сильно распространен среди психических больных, истеричных и неврастеников”, доктор замечает:
“Большое значение, толкающее на путь онанизма”, имеет не только “узкая крайняя плоть”, которая приводит к раздражению головки, но и “так называемая эротическая литература, направляющая юношескую фантазию в сторону интимной половой жизни. Так же вредно могут действовать на ребенка театр, балет и кино”. (Да, балетное трико возбудит кого угодно).
Бороться с “пороком” надлежало “социализацией” подростка и включением его в жизнь коллектива. Но поскольку девочки оставались недоступны (а проституция была запрещена), все надежды возлагались на “мораль” и “половое воздержание”.
Если геев пытались “лечить” электрическим током и ванной со льдом, то комсомольцам надлежало обливаться холодной водой, изнурять организм гантелями и побольше находиться на виду у коллектива.
Помню, в одной из статей предлагалось “пристально смотреть себе в глаза (минуты три-четыре), внушая перед зеркалом, что “мне этого не нужно” и “я сегодня обойдусь”. (Возможно, что кому-то помогло).
Но как ни странно, мастурбация могла быть и частью “лечения”.
В начале 20 века, врачи пытались выработать “правильные” условные рефлексы. Гея помещали в темную комнату и заставляли мастурбировать. Когда же тот доходил до оргазма, резко включали свет и ошарашенный “больной” видел на стене фото голой женщины. Считалось, что после нескольких сеансов возникает правильный рефлекс возбуждаться от женского тела. Разумеется, мечты врачей не оправдались.
“Волна разлетелась брызгами..”
Ясно, что “порочные” привычки воспринимались многими людьми в конфликте с собственной моралью. Чайковский временами воевал со своим “пороком”, как и Томас Манн, увлекавшийся молодыми людьми.
В дневнике 1920 года он отмечает, что впечатлён загорелым телом сына Клауса, который «выглядит ужасно красивым в своих купальных трусах». Заглянув к сыновьям в спальню и увидев голую фигуру мастурбирующего Клауса, Манн пишет: «Сильное впечатление от его развивающегося, великолепного тела. Сильное чувство».
О том, что однополый эротизм противоречит “духовности”, рассуждают многие герои писателя. Но как гуманист, Манн понимал, что общественное благо шире, чем “мораль” и относил однополую любовь всё-таки к жизни “духа”.
“Главное достоинство однополой любви – то, «что она почти обязательно (во всяком случае, более обязательно, чем «нормальная»), обладает духовностью”, – пишет он в письме К.М. Веберу в 1920 году.
Право на свой сексуальный опыт (даже если он противоречит социальной “нормативности”) – это право на индивидуальность и идентичность.
“Извращённый”, с точки зрения религии, секс Онана, безусловно, был не “бездуховен”, но мотивирован моральными причинами.
Сексуальность и мораль – не всегда находятся в безусловных, ясных отношениях. Сексуальность – исторична. Со сменой эпох (с развитием науки) меняются моральные, научно-медицинские представления о сексе.
Нынешним подросткам сложно объяснить шутки советских времён. “Ты знаешь, что от онанизма на ладонях волосы растут?” (К радости приятеля, каждый начинал рассматривать ладони).
Джованни Барбьери, Святой Себастьян. 1642
В эпоху интернета сложно кого-то смутить описанием “сольного секса”. Но в 1949 году изображение мастурбации в литературе было дерзким вызовом. Герой Мисимы (точнее, он сам) вспоминает в “Исповеди маски”:
“Когда я впервые увидел Св. Себастьяна, меня охватило просто какое-то языческое ликование. Кровь закипела в жилах и мой орган распрямился, будто охваченный гневом. Казалось, он вот-вот лопнет от чрезмерной напряжённости; на сей раз он настойчиво требовал от меня каких-то действий, клял хозяина за невежество и возмущенно задыхался. И моя рука неловко, неумело задвигалась. Тут из самых глубин моего тела стремительно поднялась некая темная, сверкающая волна. И не успел я прислушаться к новому ощущению, как волна эта разлетелась брызгами, ослепив и опьянив меня.
Немного придя в себя, я с испугом огляделся по сторонам. За окном шелестел клен, пятна света и тени от его листвы покрывали весь письменный стол: учебники, словари, альбомы, тетради, чернильницы. И повсюду – на золотом тиснении книжного корешка, на обложке словаря, на стенке чернильницы – лежали белые мутные капли. Одни лениво и тяжело стекали книзу, другие тускло поблескивали, как глаза мертвых рыб. К счастью, альбом я успел прикрыть ладонью – чисто инстинктивно, – и репродукция не запачкалась.
Это был мой первый оргазм, а заодно и первый опыт, неуклюжий и случайный, моей “дурной привычки”.
Юкио Мисима
“А ты без плавок?”
Советский подросток, запуганный “онанизмом”, стоял перед выбором: верить взрослым, постоянно находиться в состоянии вины и подавленного возбуждения. Либо плюнуть на “советскую мораль” и доверять физическим потребностям, отказавшись верить взрослому миру. К сожалению, я относился к первым.
Мы выписывали дома журнал “Здоровье”, где я читал о пользе воздержания, что “поллюции безвредны и снимают сексуальное напряжение естественным путём”. Но как их дождаться, этих поллюций?
Мне внушали, что зацикленность на сексе “истощает организм”, ведет к “отчуждению от коллектива” и “трудностям с коммуникацией”. Не говоря уже о том, что “вредная привычка” – угроза “умственным способностям”, поскольку “нервные клетки не восстанавливаются”.
“Как же так? – думал я, – значит с возрастом я должен становиться всё глупее? С каждой потерей спермы я должен терять нервные клетки в мозгу?” (Я смотрел с сомнением на взрослых, пытаясь оценить их страшные утраты)..
В шестнадцать лет я находился целиком под властью этой мифологии. И не сомневался, что мои скромные способности к устному счёту и провалы в математике объяснялись мастурбацией.
Я отказывался верить, что успевающие мальчики из класса (спортсмены, комсомольцы и просто красавцы) тоже способны “дрочить”. И был уверен, что достаточно покончить с проклятым “онанизмом”, как я моментально выбьюсь в отличники.
Мама, как могла, воевала за здоровье, отдавала в спортивную школу, где в раздевалке я таращился на плавки парней из секции – и становилось только хуже. Спортсмен из меня был неважный. Не потому, что я не лазил по канату и плохо прыгал через козла (я умел это делать). Но сам спортивный зал, потный запах раздевалки, наполненный “горячкой” голых тел, вид рельефных членов в узких плавках – подстёгивали геевское либидо. И это было далеко от сублимации, которой (как считалось) славится спорт.
Во время одной из первых разминок, мы с каким-то парнем сидели на полу, упираясь разведёнными ногами друг в друга (упражнение на растяжку). И тут я узнал, что под спортивными трусами должны быть ещё плавки. “А ты без плавок? – спросил удивлённый напарник. – У тебя там видно всё”, – и он кивнул в сторону промежности. С пунцовыми щеками я доделал упражнение. Но понял, что спортшкола – плохой барьер для моих “порочных” интересов.
С атлетикой пришлось завязать, зато появилась “художка”, в которую я кинулся с головой.
В школе я сопротивлялся возбуждению, как мог, тысячу раз обещая себе “не дрочить”. Но после уроков пустая квартира снова вовлекала меня в “бездну порока”. И я со стыдом сжимал в пальцах новую порцию спермы… И потом ещё одну.
Стыд, страх, вина и секс сливались в какой-то странный клубок, навсегда перепутав нити, которые потом я распутывал всю жизнь. И то не до конца.
Но это не мешало влюбляться в одноклассников (гетеро-парней), понимая бессмысленность этого чувства.
“Жить – и быть собой”
Как-то с парнем из “художки” мы зашли “отлить” за гаражи. Доставая член, Лёха как-то буднично спросил, как там у меня с “газоном” на лобке? Я был довольно зажатым геем. Демонстрировать себя – слишком личное занятие (в отличие от гетеро, для которых это просто любопытство).
Тем более, что Лёха нравился мне, как парень. Я с волнением косился на его “прибор” в руках и, теряя подходящие слова, промямлил что-то несуразное.
Приятель был настроен на “пацанский” разговор, не понимая, что вторгается в “запретное” пространство. Он, видимо, хотел раскрутить меня на парочку “грязных” историй. В этом был мальчишеский, тщеславный, но не сексуальный интерес.
“Вы своих девок е**те?” – спросил он игривым баском, имея в виду одноклассниц, и не дожидаясь, похвалился: “Я уже трахнул одну..” Я не знал, что отвечать, недоверчиво глядя на парня, который мог соврать для красного словца. Но представить его в этой ситуации я физически не мог. Как? “Трахнуть” комсомолку? Что могло быть хуже этого? Только секс с пылесосом.
Никто не знал о моих склонностях. Те, кто мне нравился – особенно. Да и что я мог бы рассказать? Что балдею от близости с парнем?…
Впрочем, так оно и было. Я дружил с ровесником из нашего подъезда. Однажды после школы, красные от смеха, мы бесились на диване, играя в изнасилование… (признаться, про харассмент мы тогда не слышали). Он, разумеется, был сверху, в роли красавца-насильника, а я – счастливой “жертвой” в позе святого Андрея.
Борьба превращалась в объятия – незаметно для обоих. Постепенно это стало регулярной и тайной игрой, напоминавшей “совращение натурала”. (“Кто был охотник? Кто добыча? Всё дьявольски наоборот..”) До сих пор не понимаю, кто кого раскрутил на это, он меня – или я его.
Счастливое время проб, за которыми маячил нормальный секс (почему бы нет?), – если бы друг не уехал из города. Он отслужил в армии, женился, и мы потеряли друг друга из вида.
Для одного из нас это был весёлый способ сбросить напряжение, поиграть в “гетеро-постель”, для другого – первый геевский опыт. Но до сих пор мне кажется, что наш домашний секс-театр имел не только чувственный смысл. Это было больше, чем игра.
Тайное признание в любви? С моей стороны уж точно. То, что парень-гетеро принимал меня таким, обнимал, а не отталкивал, повлияло на уверенность в себе (даже если я не думал об этом). Это был щедрый подарок с его стороны. Мне подарили не секс, а меня самого…
То, что в книжке 1927 года вульгарно называлось “взаимным онанизмом”, на самом деле было чем-то очень личным, нежным, хрупким и бесценным. Словно целый мир далёких, странных гетеро-парней лежал в моих объятиях, задыхался и кончал, обжигая щёку ветерком горячего дыхания.
Я был ему родным, а не чужим. И это означало, что можно было жить – и быть собой.
…
– Александр Хоц
