Три новые сверх-актуальные книги российских писателей: остросюжетный политический гей-роман, документальная проза о помощи бездомным и сборник протестной квир-поэзии по следам отгремевших митингов.
Игорь Савельев. Как тебе такое, Iron Mask? М.: АСТ, 2020
Дух веет где хочет, а гей-роман вырастает из любой комплиментарной прозы при выполнении формальных критериев. Неизвестно, хотел ли Игорь Савельев написать современный русский политический гей-роман, но у него получилось — как известно, главна не авторская интенция, а результат.
Сын российского вице-премьера Алекс (а по-русски просто Лёша) учится в Кембридже и встречается с чилийцем Тео, но вынужден вернуться в Россию, где начался переворот: Путин (Mr. P) не появляется на людях и, по слухам, умер, в Москву вошли танки, а от Дома Правительства не отходят протестующие. Алекс узнаёт, что у его отца новая семья, никак не может с ним повидаться (но ведет с ним внутренний диалог), зато знакомится с его новой женой — балериной Большого театра — и катается с ней и ФСОшниками по гей-клубам.Роман структурно закручен очень лихо, но в столь малом объеме все сюжетные линии удается свести, лишь скрутив и подпалив их кончики.
Однако нас интересует, как из прозы Савельева самозародился гей-роман получше некоторой современной гей-прозы. По определению Грегори Вудса, гей-литература — это литература, написанная для или от лица представителей гей-сообщества и включающая главных персонажей, вовлеченных в характерные для гей-сообщества сюжетные линии. Это определение, данное в девяностых годах, отталкивалось от презумпции, что гей-литература пишут представители сообщества и для сообщества. Сейчас этот критерий можно пересмотреть и отбросить — множество качественного гей-лита пишется гетеросессуальным людьми при должной степени тактичности и исследования темы. Таков и случай Савельева. Его текст комплиментарен гей-сообщесту, лишен стереотипизации и гомофобии. Его журналистская жилка не позволила написать текст без знания фактологии гей-быта и отношений. Можно поспорить относительно главной сюжетной линии, вовлекающей Алекса, но для меня это определённо линии отношений с бойфрендом Тео и с отцом — с одним Алекс ведёт постоянный диалог в телеграме, с другим — в своей голове. Московские приключения Алекса, его хаотичные кинетографичные перемещения служат лишь цветным фоном для настоящей драмы, настоящих конфликтов романа: отношенческого и поколенческого.
И еще одна тема, о которой они с Тео порою спорили.
Их дискуссии о том, существует ли гей-лобби, вспыхивали несколько раз, и всегда – немного комично. Во всяком случае, Алексу казалось, что они в серьезности своей уподобляются пропагандистам с российского ТВ, потому что само понятие «гей-лобби» чаще всего смаковали именно там. Во всем мире разговоры об этом считались чем-то глубоко неприличным и дремучим. Что Алекс и пытался тактично донести до своего диковатого латиноамериканского друга. Тео возражал, что любое комьюнити порождает такие связи, когда люди друг друга поддерживают, хороший пример – землячество. И если гей-лобби, о котором твердит российская пропаганда, существует, то его создает как раз-таки «идеологическая Россия» – вот этими всеми гонениями. Она словно бы провоцирует его на существование. Заставляет людей сплотиться, противостоять, выживать. Да, это забавно, потому что, получается, сама тоталитарная машина создает себе то, с чем увлеченно борется…
Катя Чистякова. Там, на периметре. М.: АСТ, 2020
Ксюшу бросил бойфренд и выгнал из квартиры, она ночует у друзей и не хочет возвращаться в общежитие, нигде не работает и боится дня, когда деньги закончатся. Но Ксюша занимается важным делом — занимается волонтёрством и помогает московским бездомным социализироваться. Однажды она знакомится с Женей — тридцатилетним очень красивым бездомным с несколькими судимостями. Женя бисексуал и занимается секс-работой, где и подхватил ворох заболеваний. Пытаясь по мере сил и умений помочь Жене выбраться с улицы, Ксюше опасно подходит к грани, отделяющей профессиональные отношения от созависимых.
Роман Кати Чистяковой написан в жанре документальной прозы, и очень чувствуется творческий стиль Трумена Капоте, с поправкой на русский разговорный язык. Оба рассказчика в книге: Ксюша и Женя — будто беседуют с невидимым интервьюером и узнаваемыми голосами своих страт (соц.работницы и бывшего уголовника) вспоминают прошлое. Ксюша то и дело переходит на специфический психологический язык и «говорит на соцработниковском», поясняя особые черты этой работы: как устроены организации помощи, работные дома, Армия Спасения, чем занимаются волонтеры и как живется бездомным. Женя, рассказывая историю своих отсидок, временами сбивается на феню, но когда вспоминает своих мужчин и свои влюбленности, достигает точек обостренного внутреннего лиризма. Чистяковой удается не скатываться в морализаторство и бездумное обеление бездомных, представив их схематичными манекенами с одинаковым набором качеств, а напротив — нарисовав беду одного человека, она смогла показать разнообразие судеб, приводящих к жизни на улице.
Что такое борьба со стигматизацией? Как по мне, это не про то, что все бездомные молодцы, а про то, что они, в общем, разные, это не один какой-то универсальный бомжара. Представители всех в той или иной степени изолированных и стигматизируемых групп — это некое единое существо с обобщенными характеристиками: типичный зэк, типичная проститутка, типичный гей, типичная домохозяйка. Это и есть стигма. Она не снимается от того, что кто-нибудь возьмет да и перегнет ее с минуса на плюс.
Георгий Мартиросян. Если я забуду тебя, Иерусалим: Первая книга стихов. М.: АРГО-РИСК, 2021
Новый сборник сверх-актуальной квир-поэзии Георгия Мартиросяна важен по трем причинам.
Во-первых, это голос последнего поколения миллениалов: уже не дети девяностых, но еще не отпрыски нулевых. Заставшие влёт технологий, но не выросшие в цифровом облаке. Начитанные, но не пассивно-интеллектуальные. Пока учились, смотрели в открытые двери возможностей, но выпустившись, обнаружили, что они захлопнулись. Вся сознательная жизнь прошла при одном президенте, но им слишком знакомы рассказы о предыдущем.
Во-вторых, это политический голос поколения: мощный, непримиримый, пассионарный, протестующий, вызывающий и воззывающий, вопрошающий и недоумевающий, обиженный голос, страдающий от насилия голос, верящий голос, надеющийся голос, желающий представительства и участия, алчущий быть услышанным, но разбивающийся о равнодушную грудь русского космонавта. Голос, набирающий силу и не думающий утихать.
В-третьих, это квирный голос. Гомоэротика, пробивающаяся сквозь железо эскалатора, сквозь щиты полиции, сквозь бетон спецприемника. Однополая любовь, зародившаяся на митинге и разрешившаяся в автозаке. Незаконное задержание как первый танец и особая песня. Квирный голос прорезается, и не могут его заглушать ни гетеронормативная оппозиция, ни сирены правительственных машин.
«Я харкаю тебе в глотку кровавыми пузырями.
Это русская нежность тех, кто не боится трогать ОМОН,
но не может заснуть обнимаясь.»
ДОИЛЬЩИКИ КОСМОСА
Ты так отчаянно бьёшь омоновца в забрало
и хочешь, чтобы это вымя треснуло
и экваторы хрусталиков его глаз вылились на Тверскую, как живое грудное молоко — горючее,
которым в 1997 году заправили дефолт нашего поколения. В автозаке нас месят семеро. Моя любовь,
нет ничего парадоксального
в том, что русские космонавты
умеют ходить по земле
и за освещение протестов
они не арестовывают только солнце.
