Гомосексуальная идентичность стала возможной благодаря эмансипационной стороне капитализма: его освобождению личности от материальных ценностей семьи.
Но эта сексуальная свобода не была автономной — она потребовала десятилетий ожесточенной борьбы. Сегодня нам нужно больше бороться с угнетающими аспектами капитализма, которые мешают как геям, так и натуралам жить полностью свободной жизнью.
Первую черновую работу «Капитализм и Гомосексуальная Идентичность» Джон Д’Эмильё написал в 1979 году. Первоначально произнесенная в виде речи, а затем опубликованная в виде эссе. Идеи, содержащиеся в ней, были частично вдохновлены интенсивным политическим самообразованием Д’Эмильё в книжных клубах для геев в годы между Стоунволлским восстанием и кризисом СПИДа. Гей-активисты, усердно изучающие Марксистское движение вместе, не обязательно были частым явлением на протяжении всей американской истории, но явления такого типа чаще всего происходили в семидесятых, когда активисты за короткое время поняли, что антикапитализм является очевидным решением освобождения геев. В соответствии с этой политикой, “Капитализм и гомосексуальная идентичность” заканчивается призывом противостоять не просто гомофобному угнетению в узком смысле, но эксплуатации и экономическому неравенству в целом.
“Капитализм и гомосексуальная идентичность” представляет марксистскую историю возникновения современной гомосексуальной субъективности, основанную на анализе меняющихся способов производства и материальных условий. Такая интерпретация нашей истории сегодня необычна в ЛГБТ-политических кругах. Так же, как и идея о том, что современная гомофобия является козлом отпущения геев за социальные преобразования, вызванные капитализмом, не все из которых были такими же освободительными, как разделение сексуальности и продолжения рода.
Эти идеи заслуживают серьезного рассмотрения со стороны нового поколения ЛГБТ-левых активистов, многие из которых уже являются социалистами.
Джон Д’Эмильё – автор нескольких книг, в том числе “Потерянный пророк”.: Жизнь и времена Баярда Растина и сексуальная политика, Сексуальные сообщества: Формирование гомосексуальной жизни в Соединенных Штатах, 1940-1970. Миган Дэй из Jacobin поговорила с Д’Эмильё о параллельных историях капитализма и гей—идентичности — с акцентом на гомосексуальность, пусть и разговор также затрагивает проблемы трансгендеров – и хотя капитализм породил новые возможности для сексуального самовыражения, мы должны стремиться превзойти его.
МД: Когда капитализм ввел новый способ производства, основанный на наемном труде, он вытеснил семью как основное место производства для большинства людей. В “Капитализме и гомосексуальной идентичности” вы утверждаете, что эта трансформация привела к расширению возможностей для действий и построения жизни вокруг однополого влечения, что затем в конечном итоге привело к появлению гей-сообществ, идентичностей и политики.
Мы проработаем всю эту идею, но давайте начнем с того, что выясним, какой она была до того, как произошла эта трансформация. Каким был способ производства до введения капитализма? Мы можем ограничиться Соединенными Штатами, чтобы сделать эту огромную тему немного более понятной.
Дж.Д: В колониальном обществе, каким является США — не в рамках системы рабства, а в рамках системы бесплатного труда — у вас в основном есть система, в которой большинство людей производят то, что они потребляют, в отличие от работы на кого-то другого за заработную плату, а затем выходят и покупают вещи, которые им нужны чтобы жить.
В такого рода системе, где производство и потребление настолько взаимосвязаны, люди действительно выживают за счет создания репродуктивных единиц, которые производят свою собственную рабочую силу в виде детей.В подобном мире не то чтобы не было людей с влечением к своему полу. Насколько нам известно, на протяжении всей истории и в разных культурах можно найти свидетельства того, что были люди, которые испытывали однополое влечение и действовали в соответствии с ним. Но вы не смогли бы построить свою жизнь в соответствии ваших чувств. Сегодня мы привыкли думать о сексуальности как о чем-то очень личном, основанном на том, к кому нас влечет и кого мы любим. Но сексуальность в колониальном мире, который я описываю, была направлена на создание рабочей силы, необходимой для выживания.
По мере продвижения по девятнадцатому веку, в Соединенных Штатах происходит переход к капиталистическим формам производства, где все больше и больше людей выходят на улицу и зарабатывают на жизнь, выполняя работу для кого-то другого и принося домой заработную плату. В большинстве случаев этим занимаются мужчины, в то время как женщины все еще выполняют много работы по дому, готовят, шьют одежду и так далее.
Поскольку все больше людей могут работать за заработную плату, все больше людей могут жить вне той самой, репродуктивной семейной ячейки. Для людей, испытывающих влечение к своему полу, это создает новые возможности, что и является главным следствием.
Учитывая неравенство по признаку пола, расы и класса, этот сдвиг не оказывает одинакового влияния на всех сразу. Белые мужчины, работающие за зарплату, в первую очередь способны строить свою жизнь вне гетеросексуальной семейной ячейки. Но к концу девятнадцатого века и, конечно же, к началу двадцатого века начинают появляться свидетельства того, что многие разные типы людей живут в соответствии со своими желаниями.
Например, когда прогрессивное движение начинает создавать поселенческие дома, можно обнаружить, что женщины, которым больше не нужно выходить замуж и растить детей, живут вместе в долгих отношениях. Аналогичным образом, когда афроамериканцы начинают покидать систему издольщиков и переезжать в города, где они выполняют наемный труд, начинают появляться свидетельства того, что сегодня мы бы назвали геями и лесбиянками в цветных сообществах американских городов.
МД: Вы утверждаете, что еще один сдвиг, который происходит в это время, заключается в том, что меняется идеологическая функция брака.
Когда расширение наемного труда вытесняет репродуктивную семейную ячейку как центр производства, обеспечивающего поддержание жизни, брак не исчезает. на самом деле брак остается очень важным в организации общества, но он меняет смысл и становится местом личной эмоциональной самореализации. Между тем, когда дети больше не нужны для продолжения рода, они начинают олицетворять семейную любовь и семейное счастье. Они становятся символом успеха брака. Как только брак таким образом меняет свое значение для людей, перед всем обществом встают важные вопросы: какого рода близости вы желаете? Какое партнерство принесет вам эмоциональное удовлетворение? Как только эти вопросы задаются людям в массовом порядке, становятся возможными новые ответы. В этом контексте вы начинаете видеть усиление идеи однополого влечения. Дело не в том, что раньше не было гомосексуалистов, но это выделяется, потому что подчеркиваются интимные желания и влечения человека в целом, независимо от того, являются ли они гетеросексуальными, гомосексуальными или другими. Правильно ли я понимаю этот аргумент?
Дж.Д: Это верно. В истории США примерно к 1920-м годам действительно начинаешь замечать, что язык и идеология брака начинают меняться. Дело не в том, что у людей нет детей, но брак все чаще становится тем, что вы выбираете на основе любви и близости, а не экономической необходимости и замысла, в центре которого находится производство детей в качестве рабочей силы.
Изменения в материальных условиях жизни продолжали способствовать развитию различных идеологических представлений о браке, семье, близости и сексуальности. С течением времени, и особенно по мере того, как мы переживаем резкое повышение рождаемости середины века, не только выбор, влечение и желание играют все более важную роль в том, как большинство людей вступают в брак, но и сам брак становится все менее необходимым для людей, чтобы выразить эту любовь и привязанность.
Таким образом, в мире после 1960-х годов растет число людей, живущих вместе часть своей жизни, прежде чем они поженятся, или, возможно, никогда не поженятся, чего не было столетием ранее. Это не случайно мир, в котором женщины также все чаще работают за заработную плату. В конце концов, можно столкнуться с ситуацией, когда многие гетеросексуалы находятся в интимных отношениях, не будучи женатыми и не имея детей, что дает представление о жизни однополого влечения, потому что на самом деле она не так уж сильно отличается от того, что делают многие гетеросексуалы.
МД: Давайте вернемся к конкретному периоду, который происходит в начале двадцатого века. Во-первых, как вы сказано в вашем эссе, в городах стали появляться гей-сообщества, но в основном они были скрытыми, неформальными и обособленными. Затем в определенное время в этой истории происходит нечто действительно важное: Вторая мировая война. Можете ли вы рассказать о роли Второй мировой войны, как она повлияла на гомосексуальную идентичность и на геев живущих в штатах?
Дж.Д: С одной стороны, Вторая мировая война подразумевается, как героическая эпоха борьбы и победы над тиранией, а затем возвращения к процветанию нации, что привело нас к резкому повышению рождаемости (бэби-бум) конца сороковых, пятидесятых и начала шестидесятых годов. Что может быть более гетеросексуальным, чем послевоенный бэби-бум и созданная им культура? Но Вторая мировая война также сделала кое-что еще. Забрала шестнадцать миллионов молодых людей из их семей, из их городов и районов, из всего и отовсюду, что они когда-либо знали, и помещает их в исключительно мужскую среду. Конечно, они могли бы уйти или отказаться, и мы знаем, что это повлекло за собой, произошло много гетеросексуальной активности. Но в этой среде молодых людей также создается пространство для скрытого гомосексуализма. В этом случае мужчинам, испытывающим сильное влечение к другим мужчинам, легче найти друг друга. Нечто подобное происходит, хоть и не так масштабно, с молодыми женщинами. Многие молодые женщины, к сожалению, участвуют во внутренней военной экономике. Некоторые из них покидают свои небольшие города и переезжают в городскую среду, чтобы участвовать в войне. Многие живут в женских пансионах и работают на фабриках, где почти все рабочие – женщины, потому что мужчины воюют. Молодые женщины, которые испытываю влечение к другим женщинам, оказываются в ситуации, когда им легче действовать в соответствии с их желаниями.
И когда война заканчивается, некоторые из этих молодых мужчин и женщин не возвращаются домой. Они остаются в более крупных городах, в которые они переехали или куда их отправили в конце войны. Результатом этого стало создание небольшого сообщества — в то время они назвали бы это субкультурой — людей с влечением к своему полу, которые расширили свободу действий в соответствии с этим.
МД: И это были не случайные города. Это были города, которые были важны для военных действий, такие как Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Сан-Франциско, которые, конечно же, процветали как центры гей-жизни в течение следующих нескольких десятилетий.
Здесь также нужно учитывать роль наемного труда, потому что, когда люди могут поддерживать себя, работая за заработную плату, нет экономических оснований возвращаться в места, откуда они родом, или вступать в брак и вести двойную жизнь. Все еще существует социальное давление, вынуждающее делать эти вещи, но они не являются необходимыми для того чтобы жить.
Что приводит к созданию более стабильных гей-сообществ, и это, в свою очередь, закладывает основы гей-идентичности и политики. Можете ли вы рассказать об этом периоде в течение десятилетий после Второй мировой войны?
Дж.Д: Это был сложный процесс. С одной стороны, я только что говорил о Второй мировой войне как об открытии всех этих возможностей. Но, с другой стороны, через несколько лет вы столкнетесь с яростным маккартистским антикоммунизмом, Красной Лихорадкой. Наряду с этим, у вас есть другая моральная тревога, которую историки теперь описывают как Лавандовую лихорадку, в которой притеснение геев внезапно становится гораздо более явным и усиливается, а полиция и ФБР активно преследуют людей, составляют списки, совершают набеги на бары и так далее.
Итак, в 1950-х годах в городах одновременно появляется полуподпольный мир однополых влечений, и в то же время людям приходится быть очень осторожными. Слово, которое мы бы использовали сегодня, – “закрыто”. Есть гей- и лесбийские бары, но многие люди, которые ходят в них, используют псевдонимы, пока не узнают, что могут кому-то доверять. Именно в этом случае расширяющейся свободы и открытого угнетения вы видите начало организованной активности в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, такой как Общество Маттачина и “Дочери Билитиса”. Периодически в ходе этого периода у вас будет активист, который политически подкован и готов быть более радикальным в своем анализе. Но по большей части в пятидесятые и в шестидесятые годы активизм был очень аккуратным. Если бы вы посмотрели на обложки некоторых журналов, выпускаемых данными организациями, вы бы никогда не узнали, что читаете журнал для геев или лесбиянок. В рамках Движения за гражданские права несколько гей-активистов начинают становиться немного более ярыми и смелыми и начинают выставлять себя напоказ, но таких весьма мало. Это поистине идеальное время для Стоунволла в конце 1960-х годов, когда большая часть поколения уже протестует и бросает вызов всему, как политическому, так и культурному, такое более крупное ЛГБТ-движение выходит из подполья и начинает действовать.
МД: Тут я можно провести параллель с Великой миграцией, когда афроамериканцы покинули сельскую местность Юга, где они были в основном издольщиками, и отправились в города, где стали наемными рабочими — не только в городах на Севере и Западе, но и на самом Юге, таких как Сельма, Бирмингем и Монтгомери.
Социолог Джек Блум неопровержимо доказал, что это преобразование стало предпосылкой того, что мы называем Движением за гражданские права, во многом так же, как переезд в города и капиталистический рынок труда так же был предпосылкой гей-политики.
Чтобы было ясно, капитализм оказывает огромное давление на рабочих и основан на построен эксплуатации. Но современный метод производства проложил для некоторых людей путь к более гражданской или политической жизни, по крайней мере, по сравнению с тем, чтобы быть обедневшим чернокожим дольщиком при Джим Кроу или человеком с влечением ко своему полу, которому нужно жениться и иметь детей, чтобы помогать на ферме, чтобы выжить. Но вот еще одна параллель: точно так же, как Движение за гражданские права вызвало “массовое сопротивление” со стороны белых расистов, появление гей-политики вызвало сильную негативную реакцию, которая была более популярной и во многих отношениях более опасной, чем Лавандовая лихорадка. Как бы вы описали эту новую волну гомофобии?
Дж.Д: В двадцатом веке появились две разные версии политизированной гомофобии. Есть более ранняя версия, которая появляется в контексте холодной войны в пятидесятых и шестидесятых годах. Она узаконена.
И отражено в законах о мужеложстве, слежке ФБР, федеральных запретах на трудоустройство. Это тот вид гомофобии, с которым начинает бороться движение за освобождение геев семидесятых годов. И не то чтобы в семидесятых произошли огромные перемены, но видимость ЛГБТ-активистов достаточно заметна, чтобы некоторые законы о мужеложстве были отменены, некоторые законы о гражданских правах были приняты на местном уровне и тому подобное. Но когда все это начинает происходить, со стороны имущих возникает новая волна гомофобии. Это то, что нас в семидесятые годы стали называть “новыми правыми” или “радикальными правыми”. Она часто основывалась на христианском евангелизме и была политически очень тесно связана с переходом белых на Юге от Демократической партии к Республиканской партии. Это было ответом не только на активность ЛГБТ, но и на волну феминистской активности по таким вопросам, как контроль над рождаемостью, аборты и Поправка о равных правах. Эта новая волна антифеминизма и гомофобии помогла создать Республиканскую партию, с которой мы живем сегодня.
МД: Я думаю, что Республиканская партия превратилась в отряд социального консерватизма в основном из-за явного предвыборного авантюризма. Причина, по которой эти права доступны, заключается в том, что среди населения действительно много паники по поводу исчезновения старых порядков. И социальные нормы действительно находятся в опасности. Все это напоминает отрывок из “Коммунистического манифеста” Маркса и Энгельса, в котором они отмечают, что по мере того, как капитализм преобразует мир, “Все устойчивое и надежное тает в воздухе”. И они вовсе не против. Они довольно нейтрально отмечают, что капитализм – это постоянно прогрессирующая сила, поскольку постоянно переворачивает социальный мир и нормы, переделывая все вновь и вновь. Все имеет положительные последствия для некоторых людей в разных сферах их жизни, например, для геев. Я, очевидно, считаю очень хорошим событием то, что я могу свободно и открыто любить женщин. Но нельзя отрицать, что есть случаи, когда капитализм разрушил семьи и потряс жизнь очень негативным образом для многих людей, особенно в его неолиберальной версии, которая характеризуется приватизацией, жесткой экономией и безудержной эксплуатацией, что означает рост стоимости жизни, малую заработную плату и сокращение социальных услуг.
Что затрудняет сохранение семей и других социальных связей, а также сохранение традиций, которые дают человеку ощущение значимости и принадлежности к миру.
Свобода поступать, как ты хочешь и строить свою жизнь исходя из того, кто тебе нравится – это всего лишь одно из многих проявлений этого более широкого революционного явления. Мне кажется, что современный вариант гомофобии на самом деле является реакцией на недостатки того же явления. Геев и все чаще трансгендеров, которые быстро заменяют гомосексуалистов в качестве основного козла отпущения, — обвиняют в том, что они привели к разрушению традиционного общественного порядка при капитализме и всем плохим вещам, которые с этим связаны.
Можно подумать, что геи являются объектом радикальных социальных преобразований, вызванных капитализмом, но нас обвиняют в том, что мы являемся их объектом. Мне кажется, более сложным анализировать то, как гомофобия вписывается в капитализм, чем просто стандартное объяснение, что это еще одно средство разделения, что тоже верно.
Дж.Д: Да, если посмотреть на гомофобию, которая усиливается в правом крыле в семидесятые и восьмидесятые годы, а так же на то, как она выражается, очевидно, что мотивацией выступает беспокойство по поводу распада или разрушения традиционной семьи. Что же, распад или разрушение традиционной семьи – это реальное явление. Но произошло это не из-за движения за освобождение геев. А из-за продолжающегося роста капитализма, который разрушил материальные условия, которые ранее удерживали семьи вместе, и не предлагал никакой альтернативы.
Например, даже независимо от феминизма капитализм вовлекал женщин в рабочую силу, предоставляя большему количеству женщин выбор относительно того, хотят ли они выйти замуж или остаться замужем. Феминизм второй волны возник из этого, а не наоборот. Хорошо или плохо, но, с точки зрения структуры жизни, капитализм разрушает старые нормы, на примере гетеросексуальной семьи. А потом, когда люди боятся этих перемен, они указывают пальцем не на капиталистическое общество или капиталистическую систему, а на гей-активистов и феминисток.
МД: В 1970-х годах вы были частью серьезной гей-марксистской литературной организации. Похоже, что в то время гей-активисты чувствовали ответственность за то, чтобы быть антикапиталистами, или считали, что освобождение геев было синонимом антикапитализма. Что случилось с данной организацией в течение следующих десятков лет?
Дж.Д: То, что называлось освобождением геев, появилось вслед за левым радикализмом, который существовал во второй половине 1960-х годов, будь то движения за расовую справедливость, версия радикального феминизма или антивоенное движение. Поскольку оно было частью этих движений, все началось с желания бросить вызов тому, что тогда называлось “системой”.
Поэтому, когда происходит Стоунволлский бунт, по всей стране уже происходят беспорядки и протесты. Молодые люди уже политизировано подкованы, и в данном случае все распространяется очень быстро и очень радикально. Первая организация, созданная после Стоунволла, Фронт освобождения геев, получила свое название от Фронта национального освобождения Вьетнама, который боролся против американского империализма в Юго-Восточной Азии. Таким образом, то что называлось освобождение геев и лесбиянок занимает очень значимую, а не резко идеологическую левую позицию.
Все это длилось не очень долго. Я имею в виду, что действительно длилось не очень долго. В начале семидесятых группы освобождения геев и радикальных лесбиянок по большей части просуществовали не более трех-четырех лет. И их заменяют другие группы, которые остаются воинствующими, но являются организациями, основанными на одной проблеме и идентичности. Я имею в виду, что есть организации, которые борются на улицах, бросают вызов полиции и устраивают беспорядки, но все, чего они хотят, – это равные права для геев. Воинственность сохранялась какое-то время, но многоплановые коалиции, которые подчеркивали, как капитализм угнетает нас всех, исчезли. В этом отношении активность ЛГБТ, к сожалению, но не удивительно, отражает более обширные стремления в обществе.
Воинственность нарастает и ослабевает на протяжении десятилетий. Например, вы видите значительный всплеск во время кризиса со СПИДом с помощью ACT UP (Международная организация прямого действия, добивающаяся улучшения жизни людей, больных СПИДом, законодательных и политических изменений, медицинских исследований). И вы даже сможете заметить уход от пропаганды одной проблемы, когда ACT UP и другие группы начинают охватывать такие вопросы, как здравоохранение для всех. Но по большей части за последние пятьдесят лет левизна была скорее нитью, чем основным компонентом квир-активизма.
МД: В “Капитализме и гей-идентичности” вы настаиваете на антикапиталистической гей-политике, и вы все еще чувствуете то же самое десятилетиями спустя. Но если капитализм ответственен за то, что люди могут выжить и в конечном итоге процветать вне устоев обычной гетеросексуальной семьи, то являются ли геи-социалисты нелояльными по отношению к системе, которая создала такую идентичность? Другими словами, почему геи должны быть антикапиталистами, учитывая эту историю, которую мы изложили?
Дж.Д: Прежде всего, потому, что сам по себе капитализм не уничтожил гомофобию и трансфобию. Это достигается только благодаря активной деятельности, и за все наши достижения в этом отношении приходилось бороться на каждом шагу. Кроме того, при капитализме некоторые люди могут создавать для себя ту жизнь, которую они хотят, но большинство людей не могут, несмотря на свободу выбора. Большинство людей, в том числе большинство представителей ЛГБТ, живут в условиях явной незащищенности, когда их возможность к экономическому выживанию всегда находится под угрозой. Вы не далеки от того, чтобы ваши сбережения сгорели, или как пример вы не сможете внести свой ипотечный платеж, или оплатить арендную плату, или вам придется пользоваться услугами банка. Капитализм обеспечил материальные условия, позволившие этой идентичности возникнуть и объединиться, но не обеспечил безопасности большинству людей.
Прогрессом капитализма можно считать то, что система частной собственности и прибыли в течение длительного периода времени позволила обществу стать настолько более продуктивным, что, в конце концов, на самом деле для выживания людей и общества требуется меньше труда.
Но из-за того, что средства производства находятся в частной собственности и эксплуатируются с целью получения прибыли, для многих людей требуется столько же труда, сколько и раньше, и гораздо меньше безопасности.
С одной стороны, тот факт, что капитализм позволяет индивиду функционировать в обществе, открывает определенные возможности. Но для подавляющего большинства из нас индивидуализированная природа капитализма создает долгосрочное чувство незащищенности, неуверенности в том, кто будет рядом, чтобы позаботиться о нас, когда возникнут проблемы. То, что предлагает социализм, – это чувство коллективной ответственности за индивидуальное благополучие.
Да, мы все равно останемся личностями. У нас по-прежнему будет свобода выбора, включая нашу сексуальную свободу. Но мы не будем просто отдельными людьми, которые пытаются выжить в одиночку в этой эксплуататорской, неравноправной системе. Капитализм создал новые материальные возможности. Что может создать социализм, так это другую систему ценностей, которая в конечном счете действительно заботится о человеке гораздо больше, чем капитализм.
Интервью с Джоном Д’Эмильё
Перевод Влад Ли
