Участница группы Pussy Riot Ника Никульшина опубликовала пост, в котором рассказала, что ее отец был геем и умер от СПИДа, добровольно отказавшись от терапии. Анна Монгайт взяла интервью у Ники Никульшиной — об отце, стигматизации гомосексуальности в России и новом законе о «гей-пропаганде». Публикуем расшифровку этого интервью.
«Ровно 14 лет назад умер мой папа. Папа был для меня примерно всем – и дело не в обычной привязанности ребёнка к родителю – даже после того, как они с мамой развелись, я не чувствовала себя ни капли брошенной: папа играл со мной в барби, показал мне весь мир, научил свободно болтать по-английский, никого не бояться. У него было большая серая кофта, в которую можно было кутаться и чувствовать себя самым счастливым ребенком на свете. Это – нетабуированная часть истории об отце. Вещь, о которой в семье говорили всегда шепотом, и только в этом году моя мама набралась смелости признаться – мне и себе – мой папа был геем, и умер от СПИДа.
Точнее не так – сначала у папы был ВИЧ – и он настолько боялся общественного порицания нашего ****** гомофобного общества, что не принимал терапию. Просто складывал таблетки в шкаф. А еще папа верил в бога. А бог в России, транслируемый через РПЦ, порицает любые отношения, кроме традиционных. В итоге мой самый лучший папа поверил в то, что он плохой, грязный и не достоин жить.
Его болезнь прогрессировала быстро и ужасно. Он очень быстро похудел так, что в его уютной серой кофте могло поместиться целых три папы. Он больше не мог вставать с кровати.
Папа до последнего оставался самым понимающим и добрым. Одной из последних вещей, которые он сказал 10-летней мне, было: «доченька, я знаю, они рассказывают обо мне всякие вещи. Пожалуйста, не верь им, твой папа – не гей».
Только сейчас я понимаю весь мрак этих последних слов. Вся омерзительная суть гомофобии для многих заключается в том, что лучше умереть, чем признать себя тем, кем ты являешься.
7 июня в ГД внесли законопроект об ужесточении наказания за “пропаганду ЛГБТ”. Я не представляю, сколько людей будет мучаться и страдать из-за того, что в России – и во многих других странах, ненависть утверждается законодательно. Я не представляю, но я чувствую боль этих людей, потому что я знаю, каково это – потерять своего самого любимого человека из-за преступных предрассудков кучки патриархиальных *******» — написала Ника Никульшина в своём инстаграме.
Вспоминая твоего отца, который умер 14 лет назад, который был прекрасным отцом — только в этом году ваша мама призналась, что он был геем и умер от СПИДа. Почему вы решили об этом заговорить?
Если честно, я в первую очередь хотела сделать эту тему видимой для самой мамы. Я не думала о резонансе и когда он стал довольно большим (разошёлся), я была в очень сильном шоке. Моё первое побуждение состояло в том, чтоб выйти из шкафа нам как семье в принципе. Я проснулась в день смерти папы в какой-то невероятной тревожности и позвонила маме. Только в этом году у нас случился разговор о том, что папа умер от СПИДа.
Мы с ней разговаривала в день смерти папы два часа и она рассказывала детали и подробности и я понимала, что мама даже в телефонном разговоре со мной не может произнести слово “гей”. Она не может даже сказать что-то типа “любил мужчин”. Она каждый раз запинается на этом месте. И я поняла, что если ей так сложно это проговорить, но она этого хочет и у нее очевидно есть желание, то кому-то как будто бы нужно всё это проговорить за неё, для неё и для нас всех. Мама естественно очень сильно винила себя в том, что она не очень-то прогрессивных взглядов и она винила себя в том, что она была “недостаточной” женой для него. Мне было очень важно объяснить маме, что какой бы женой она ни была, если человек гомосексуален, то ни одна женщина не может быть для него “достаточной”. В первую очередь я хотела, чтоб это стало видимым для неё и для меня было огромным счастьем, что она позвонила мне (после публикации поста) и сказала мне, что она плачет и очень рада, что больше не надо прятаться, скрываться и молчать о муже перед друзьями.
А что происходило все эти 14 лет? Это была табуированная тема в семье? И догадывались ли вы об этом?
Очень сложно что-то знать, когда вся твоя семья говорит обратное или не говорит в принципе. Конечно, я догадывалась, потому что у папы в какой-то момент появился мужчина и они стали жить вместе. Но папа всегда говорил, что это друг, который помогает ему справиться с разводом с мамой. Но когда я выросла и проанализировала вещи — это стало довольно очевидным. Плюс там было много вещей с тем, что мама никогда не показывала папино свидетельство о смерти и так далее. В общем, я догадывалась, но мама никогда не говорила об этом и говорила, что у папы был рак. Причём она постоянно путалась и говорила, что у папы был то рак крови, то рак ещё чего-то. Так что это была табуированная тема. Более того, я с пятнадцати лет не живу дома и у нас не было возможности для откровенного разговора. Только в последние несколько лет мы начали как-то налаживать связь и она почувствовала себя в безопасном месте, чтоб открыться мне и что главное – открыться себе.
Сколько вам было лет, когда отец умер?
Мне только исполнилось 11 лет.
Вы поддерживали отношения с отцом, после того, как он расстался с мамой?
Да, это именно тот случай, когда я была абсолютно папиной дочкой: я проводила с ним очень много времени. Он постоянно был со мной, вводил меня на актерское мастерство, открывал во мне какие-то вещи, т.е. у нас были просто замечательные отношения. Папа был для меня этаким счастьем. Я не знаю, почему у нас в традициях принято оставлять ребенка с матерью, но если бы меня кто-то тогда спросил, то я бы осталась с отцом.
Чем для вас самой было это осознание?
Вы знаете, это супер-сложный вопрос, потому что когда ты догадываешься о чём-то на протяжение 13-14 лет и т.е. вроде бы знаешь об этом, но не уверен до конца, потому что нет подтверждения… Вроде бы новость о том, что папа был геем не бьёт по голове наотмашь, чтоб можно было как-то полностью в нее погрузиться, но с другой стороны это было каким-то большим откровением. Я, наверное, скорее больше начала сочувствовать маме. Феномен мамы был в том, что она думала, что она плохая женщина, потому что ей изменили. Но ведь это было совсем не про измену.
А ведь у мамы с папой было 28 лет брака. Можете себе это представить? 28 лет брака и потом мама естественно думает — “всё: жесть, кошмар, конец”. Это ужасная история о том, что как бы все виноваты и всех можно понять абсолютно. Всем больно.
У нас гомофобное общество и если папу не поддерживала даже родная семья, то как можно говорить о какой-то другой поддержке? И не потому что у меня семья – это какие-то отдельно висящие мерзкие орки, которые забили бы его камнями. Но когда просто нету вот этого “пространство говорения”, этого “поля говорения”, когда это какая-то вещь, которую люди воспринимают, как болезнь — естественно мой папа решил выбрать смерть, чем жизнь. Я писала в посте, что папа был достаточно религиозным человеком всё мое детство. Каждое воскресенье мы ездили в церковь и я понимаю, какой внутри него был диссонанс: РПЦ транслирует идею о том, что ты не можешь состоять в отношениях с мужчинами, потом у папы случается болезнь и естественно он воспринимает это как наказание. У меня не было возможности это понять и отрефлексировать в 10-11 лет. Но сейчас я прекрасно понимаю как это работает: “вот бог наказал меня – я грязный, я должен понести наказание, я должен умереть”.
Мама родила меня в 36 лет, папе было столько же. И первые несколько лет мне казалось, что у нас довольно счастливая семья и что всё классно и здорово. А потом папа стал как-то резко меняться. Он стал вспыльчивым, его всё раздражало, но никогда это не транслировалась на меня как на ребёнка. Но это часто было в отношениях с мамой. И мама сейчас мне тоже рассказывала, что в какой-то момент всё поменялось: было видно, что папе очень тяжело, но он никогда не мог рассказать, почему ему тяжело и он всегда ходил в каком-то внутреннем напряжении. Я думаю, что здесь проблема в том, что он всё скрывал внутри себя. Естественно это вызывало внутренний диссонанс и отношения между мамой и папой становились всё напряженней. Папа не мог признаться себе, не мог признаться маме и вот это вязкое пространство бесконечного напряжения росло между ними, пока в один прекрасный день мама не подала на развод.
А на ваши взгляды, такие абсолютно толерантные, как-то повлияла эта часть жизни отца? Насколько ваше принятие связано с ориентацией отца?
Дело в том, что когда мне было лет 16 или 17, я была достаточно гомофобной, потому что росла в такой среде. Когда я ушла из дома, я находилась не в самой лучшей компании: это была такая группа подростков, выращенная на патриархальных ценностях. Многие отцы у этих подростков сидели в тюрьме и естественно эти тюремные ценности про “опущенных” они транслировали своим детям и соответственно транслировали и мне. И я как бы не особенно рефлексировала, но поддерживала их в этом дискурсе по поводу того, что быть геем – это ужасно, это опущенные люди и т.д.
Потом, когда я переехала в Москву, мне начал потихоньку открываться мир, у меня появились первые гомосексуальные друзья и я осознала, насколько всё это было ужасно. И только после этого я начала читать какую-то литературу и какие-то исследования. Но сначала было просто ощущение, как это всё ужасно и отвратительно – ненавидеть человека из-за его ориентации. Осознание про папу, и причём такое мощное, пришло ещё позже.
Вы пишите, что ваш папа умер от СПИДа. Вы связываете это каким-то образом с особенной ситуацией в нашей стране?
Конечно. Во-первых, если бы у нас было больше секс-просвещения, то я думаю, что все бы гораздо внимательнее относились к интимной гигиене, к предохранению и так далее. Во-вторых, ещё огромная проблема в том, что ВИЧ, СПИД – это табуированные темы. Сейчас, знаете, многие пишут, например, под постом “господи, не притягивайте за уши, ВИЧ можно заболеть как угодно: этим болеют и дети, и женщины”. Но 14 лет назад было ужасное заблуждение, что СПИД – это болезнь геев.
Поэтому папа боялся открыться, потому что он думал, что если он признается в своей болезни, то все будут проводить эту корреляцию: “если СПИД, значит точно гей”.
Конечно, это связано с ситуацией в стране. У нас стигматизируют болезни такого толка, у нас нет секс-просвещения и у нас просто все привыкли всех гнобить, кто отличается как-то. И опять же, если ты гей – “ты грязный”, если ты болеешь СПИДом – “ты грязный”.
Мама давала вам встречаться с отцом в последние годы, когда он уже был болен?
Это не были годы болезни. Это была активная фаза развития папиной болезни. Я буду говорить примерно, потому что я была ребенком. Где-то примерно за полгода он совсем угас. Да, к сожалению он жил с нами. К сожалению, потому что… Это очень сложно. У тебя есть фигура отца, которая воплощает в себе жизнь, воплощает в себе энергию, он сильный априори и он такая опора и такая модель человека, на которую ты хочешь равняться. Ты видишь его всегда сильным, крутым, с длинными волосами, радостным. И тут ты наблюдаешь 4-5 месяцев, как из такого человека в лучшем его проявлении, он превращается в скелет, который лежит на кровати и за которым тебе периодически надо выносить утку (емкость в которую мочится и оправляется лежачий больной), когда ты раньше, чем мама, приходишь из школы.
То есть он всегда был с вами?
Да, он был с нами, кроме последних двух месяцев больницы. И это ужасно. Просто рушится как-то понимание вообще о жизни. В конце он просто лежал на кровати и я видела пролежни на его ногах. Я не знаю, как объяснить правильно, как подобрать слова, но это очень сложно, когда человек, которого ты априори считал очень сильным, который обязательно будет жить и вести тебя через жизнь, просто умирает. Он угасает, становится слабым и ты вообще перестаешь верить в концепцию будущего, в концепцию силы…. Это сложно.
Как мама справилась со всеми этими знаниями? Вы говорите, что всё это было посвящено конкретно ей? Каким образом она проработала эту тему для себя? И почему так долго у неё это не получалось?
Для меня до сих пор является большим шоком, что у нас очень гомофобное общество. И зачастую, кстати, ты можешь быть хорошим человеком по каким-то критериям, но оставаться при этом гомофобом. Просто в моей голове это абсолютно взаимоисключающие вещи. И вот мама ещё год назад рассказывала мне, что геи – это ненормально, это болезнь. Я не думаю, если честно, что она проработала эту тему. Но она очень по-своему всё это понимает. Для неё было безумно важно, что после моего поста ей начали звонить какие-то её подруги старшего поколения и говорить о том, что вот Ника написала очень сильный пост и мы помним Юру (отец Ники) и он был прекрасным человеком. И вот тут у мамы начали сходиться эти понятия — что ты как бы гей публично и хороший человек. И это не взаимоисключающие понятия. Я думаю, что она только в начале своего пути принятия и проработки, но это уже большой шаг.
А какой вы получили фидбек от этого поста?
Если честно, то я не очень сильно слежу за тем, какие вещи происходят вокруг моего поста. И если быть честной, то эти три дня (после публикации) мне было очень тревожно: я часто плачу, у меня панические атаки. Мне казалось, что это неважная тема, а оказалось, что важная. Я как бы сама сидела в шкафу, как дочь гея. И это было важно признать. Но мне всё равно очень приятно и тепло, что много людей пишет мне “вау, спасибо за пост”.
Вам писали люди со схожими историями?
Да.
Мне написал человек, который сказал, что ему недавно поставили такой же диагноз и он сидел на лавочке и не знал: жить ему дальше или не жить, принимать терапию или нет. И он прочитал мой пост. Написал, что ему стало легче и он обратился ко всем со схожим диагнозом и понял, что жизнь дальше есть и не нужно бояться. Это очень круто, я считаю.
После эмиграции из России в Грузию, как вы себя сейчас идентифицируете?
Это очень хороший и сложный вопрос. Я очень много месяцев была в довольно глубокой депрессии, что довольно понятно. Как только я начала из неё выходить — началась война и меня снова туда засосало. Но сейчас я уже несколько месяцев снимаю документальное кино про “русский стыд”.
В сущности ваше признание — это тоже часть этого проекта?
Может быть, кстати. Я не проводила таких аналогий, но может быть. Не знаю, если это вопрос про то, участница ли я Pussy Riot до сих пор, то как бы да — это часть моей истории. Если бы можно было вернуться в Москву и делать акции, то я бы, наверное, это делала. Но просто я не могу делать это в Грузии или в любой другой стране. В смысле заниматься именно акционизмом. Потому что у меня российский паспорт и я говорю на языке своей страны. Я не могу прийти сюда и делать акции о России. Я считаю, что это невозможно для меня лично.
Замеряете ли вы потенциальное отношение своего отца к себе нынешней: нравлюсь ли я ему, нравится ли то, что я делаю и что бы он вообще сказал?
Это очень сложный вопрос и у меня нет на него однозначного ответа. Для меня папа всё-таки как личность оборвался 14 лет назад. А за 14 лет очень много всего произошло. И для меня всё-таки это человек, который побоялся признаться в своей гомосексуальности и выбрал смерть.
Почему выбрал?
Потому что он осознанно отказался пить терапию. Это был его выбор. В этом главная боль моего поста — папа знал об этом гораздо раньше, чем узнала мама. У меня мама врач и папа, кстати, тоже. У него медицинское образование первое.
Он знал о своём диагнозе тогда, когда ещё можно было пить терапию. Но он отказался. То есть буквально папа выбрал смерть, потому что быть геем – гораздо страшнее, чем умереть. Видимо он подумал тогда так.
И вы ему не можете этого простить?
Не знаю. Со своим психотерапевтом я обсуждаю, что у меня есть травма брошенности. Конечно, я считаю, что папа меня бросил. Хотя рационально это безусловно не так. Я его сильно люблю, но может быть я на него обижена. Я не знаю. Это сложно чувствовать себя брошенным ребёнком.
Источник: интервью Анны Монгайт
