Вот оно, подумал Никита, вот мой шанс проявить доброту. Раньше он промчался бы мимо, не обратив внимания на скромный автомобиль, но теперь остановился, чтобы помочь незадачливому водителю
Казалось, колокольный звон рождался высоко-высоко, в пронзительно синем небе.
Никита вышел из церкви и замер. Двор небогатого, древнего монастыря вдали от Москвы был полон сияющего света. Стоял полдень. Дул легкий, свежий ветерок, пахло незатейливыми цветами. С их ароматом сплетался дух росного ладана и воска, составлявший особый церковный запах, сам по себе, казалось, очищавший душу.
Также пахло и от волос матери Никиты, когда он наклонялся к ней, чтобы легко поцеловать во время их встреч, все более редких.
Никита полной грудью вдохнул свежий воздух. Он не мог вспомнить, когда в последний раз ощущал себя таким светлым и чистым.
Да и был ли раньше в его жизни хоть один миг, подобный этому, когда он был готов распахнуть свое сердце и сказать сам себе, изумляясь силе простых слов: «Я верую»?!
Он выехал из дома рано утром, на рассвете, движимый одним желанием – очиститься. Никита больше не мог переносить свою греховность.
Осознание собственной порочности пришло к Никите постепенно.
Был ли это возраст, давало ли о себе знать приближающееся тридцатилетие, некий рубеж, за которым следовало оставить бунтарство юности и ранней молодости?
Была ли это жалость к матери, упорно не желавшей расставаться с мечтой о внуке или внучке?
Или давала себя узнать усталость от постоянного внутреннего сопротивления окружающим людям, жившим совсем по-другому, растившим детей, понимавшим заботы и печали друг друга, задававшимся духовными вопросами?
Когда Никита понял, как далеко ушел от чистоты и простоты нравственных заповедей светлой, строгой, но все же полной потаенной доброты религии, то ужаснулся чудовищной пустоте своего существования.
Суета… Так можно было описать его жизнь. Ущербность и суета.
В маленькой бедной церкви он плакал. Это были слезы искупления. Возврат к прошлому был невозможен.
Невозможно было стоять, чуть прикрыв глаза, и слушать речитатив священника, а потом, как ни в чем ни бывало, вернуться к порицаемому всеми существованию гомосексуала.
Никита представил радость матери, когда она узнает о его перерождении.
Следовало спешить, чтобы порадовать ее благой вестью – ее сын, после долгих лет духовной слепоты, прозрел.
Никита еще раз вдохнул полной грудью очистительный воздух монастыря и поспешил к своей машине, дорогой игрушке, призванной хоть чем-то заполнить его духовную пустоту – новенькой Ауди Q7.
Продам машину, решил он, продам, вырученные деньги пожертвую этому вот монастырю, подарившему мне спасение, а сам буду ездить на чем-нибудь попроще.
Никита вытер слезы радости и пустился в обратный путь.
Километров через тридцать, еще до того, как он выбрался на шоссе, на обочине он увидел маленький «фордик» с открытым капотом.
Вот оно, подумал Никита, вот мой шанс проявить доброту. Раньше он промчался бы мимо, не обратив внимания на скромный автомобиль, но теперь остановился, чтобы помочь незадачливому водителю.
Из тени деревьев ему навстречу вышел темноволосый парень лет двадцати пяти.
Если когда-то слова «роскошный парень» и казались Никите вульгарными, то теперь он понял, что парень действительно может быть именно роскошным.
Незнакомец был высок, чуть выше Никиты, вымахавшего до метра девяносто, и строен, как может быть строен молодой мужчина, каждый день упорно занимающийся в спортзале.
На Никиту взглянули глубокие, теплые карие глаза, полные тревоги.
– Здесь нет сети, – со вздохом сказал парень. – Не могу вызвать эвакуатор.
Он оценивающе посмотрел на Никиту. В этот знаменательный день Никита постарался одеться скромнее, но ни темные джинсы, ни простая рубашка с коротким рукавом не могли скрыть его тонкую, нервную красоту.
– Я вас подброшу, – ответил Никита. И зачем-то добавил, – Я из монастыря еду.
– Так и я оттуда, – оживился незнакомец. – Меня зовут Роман. Я – гей, но стараюсь исправиться.
Он застенчиво улыбнулся.
– Вот, думал, помолюсь, ка умею, и станет легче. И так тяжело – я только что расстался с парнем. Да еще родители говорят – женись, пока не поздно, хотим понянчить внуков, пока есть силы. И как им растолковать, что я не могу себя изменить?!
Мужчины посмотрели друг на друга долгим взглядом.
– И я недавно с парнем расстался, – тихо проговорил Никита, не в силах оторвать глаз от Романа.
Это был знак свыше.
Их встреча не могла быть случайной. Не в этот день, не на этой дороге.
Провидение, пронеслось в голове у Никиты, я правильно сделал, что поехал в этот захолустный монастырь. Нет никакого греха мужеложества, что за бред, нет, и не может быть – этот молодой мужчина прекрасен, да он создан для любви, настоящей, глубокой любви! Какая там, на хер, порочность! Да мы нормальнее многих, и уж точно прокисших ханжей, у которых просто не встает, вот они и бесятся. Я нормален, всегда был, всегда буду.
Никита ощутил, как его отпустила какая-то черная тяжесть, с юности неподъемным камнем лежавшая на его душе.
Он наконец-то принял себя таким, какой есть.
Это было непередаваемое облегчение.
Роман, судя по всему, чувствовал то же самое. И он сбросил ужасающий груз неприятия себя, поняв, что единственный подлинный грех – отрицание своей божественной природы и совершенства, каким бы он ни был.
Миг, и, отступив в прохладную тень перелеска, Никита и Роман с наслаждением слились в первом объятии.
… Позже они подъезжали к заправке, спокойные и ясные, уверенные в своей правоте, как люди, только что познавшие благодать.
Eвгений Белов
