Либидо летом впадает в спячку, и временами ты готов поверить, что вступил в союз асексуалов. Дома “летним платьем” для тебя становится (в лучшем случае) полотенце вокруг бёдер, но это, скорее, дань жаре, а не эросу. “Таков мой организм”, – сказал бы поэт, не любивший этой поры.
И хотя открытость рук и ног придаёт очарование парням в городе, но это не тот эрос, который берёт тебя в плен (с годами эстетики здесь всё больше, а возбуждения меньше). Ты изнываешь от жары и ничего уже не хочешь, – разве что погрузить свое либидо в стаканчик с пломбиром. (Хорошая идея, но кто потом оценит его вкус?).
В этом странном состоянии “зависшей” сексуальности, среди жары и апатии, тайна мужской эрекции покидает привычный локус обитания (где обычно она прописана), становясь предметом размышлений. О тайне сексуального влечения, кем-то нам подаренного в тёмных космических целях, думать уместно всегда .
1.
Бальзак как-то сетовал другу на случившуюся ночью поллюцию, что на пару дней лишило его творческого драйва и новых страниц рукописи. (Оргазм, как и дух, дышит где хочет). Это совсем не странно. Вдохновение – прямая родня оргазму, а сперма – чернилам автора. Членом и “стилом” мы постигаем мир, “взрывая” повседневное сознание. Не зря же возбуждение – разновидность наркотика, “лунная дорожка” к изменённому сознанию.
Кто бы ни был “автором” влечения (бог, природа, эволюция), он позаботился снабдить нас инструментом (в обоих смыслах слова) “выхода за пределы”.
С философской точки зрения, выброс спермы – такой же “бросок” нашей сущности в будущее, как и текст, рисунок, образ, рифма, творческая мысль. Тайный слепок мужского “я” – в форме семени и творческого акта.
Любой художник прекрасно знает, что момент обретения образа, идеи, удачного решения – сродни оргазму. У “Эврики!” – свой яркий эротический эквивалент.
Интересно, что в одной из графических фантазий анонимного интернет-автора, Млечный путь, вселенная, созвездия – всего лишь поток божественной спермы. Кончающий Творец – красивая идея. Почему бы нет? Креатив и сексуальность – связанные вещи.
В культуре, где пространство символично, – символично также всё, что связано с пенисом и фаллосом. Авторы Серебряного века прекрасно понимали значимость для культуры – того и другого. Не только каменного символа, но и реального пениса – с его “вертикалью”.
Оппозиции верха и низа в пространстве христианской “мистерии” всегда имели важное значение. Ад и рай, “духовный верх” и “телесный низ”, подъём или падение.. Христианская культура, создавшая это тотальное символическое поле, должна в итоге отвечать и за “символизацию” пениса, за его эротическую вертикаль (что так увлекало творцов позапрошлого века).
“Занавешенные картинки” Кузмина в рисунках Сомова – это не совсем геевское “порно” (хотя и оно тоже), но всё-таки в целом – поиск для мужского члена культурного контекста. (“Кларнетист”).
В середине прошлого века этим же займётся Роберт Мэпплторп, с тем же чёрно-белым драйвом фото-графики и “непристойной” энергетикой.
Во взгляде на мужское тело Серебряный век спешно “нагонял” то, что запрещала видеть христианская доктрина. Символизм сексуального движения..
Вектор члена – направлен вовне, из глубин мужского “эго” – в большой и внешний мир. Членом можно “познать женщину” (или мужчину) признаётся Библия. Это – инструмент познания мира или другого “я”.
“Эрос познания” – излюбленная тема рубежа веков; но так или иначе, стоящий член, направленность эрекции – намного более глубокая, культурно-символическая вещь, чем та биологическая функция, которая всегда любопытна подросткам.
В животном мире член утилитарен. В телесной композиции животного (упрятанный в подбрюшье) он не находится в центре внимания. Прямохождение древнего человека всё радикально меняет. Гениталии (вместе с эрекцией) становятся визуальным центром персоны; их невозможно скрыть. Предъявленные обществу (в силу человеческой осанки) они становятся предметом рефлексии, – культурным (культовым) объектом.
“Новое место” пениса потребовало и его социального концепта. Не случайно бёдра человека занавешены (культурный жест, скрывающий природную данность). Размер и напряжённая магия члена – слишком сильный “маркер” индивида, который (тем не менее) не должен нарушать порядок социальной иерархии (поскольку вождь или шаман с маленьким “достоинством” терпит заметный ущерб).
Религия не зря ревниво относится к пенису, демонизируя, скрывая и третируя его. Потому что сексуальность мальчика и юноши – естественный соперник (конкурент) религии в мистическом освоении мира. Опыт “выхода за пределы” и “отлёта от реальности” – не просто важный мужской опыт, но и ценный актив для церкви, достойный борьбы за него.
Библия упорно воюет с “малакиями” и “онанистами” (которые “не наследуют царства небесного”), с мужским и женским “истечением”, с мастурбацией Онана, – называя “истечение” “нечистым” и обещая кары за растрату семени. (Как и мистического опыта, – надо полагать).
“Вот закон о том, у кого случится излияние семени..” – говорит Левит. (15,33) “Всякая постель, на которую ляжет имеющий истечение, нечиста”. “Глиняный сосуд, к которому прикоснётся имеющий истечение, должно разбить..” (15,4)
(Не отсюда ли речёвки детских считалок: “Гор-шки пере-бил”? Разбивая символические “сосуды”, мальчики избавляются от “нечистоты”).
Тайна религиозной ненависти к оргазму – в борьбе за мистическую монополию.
То, что природа дарит человеку в виде естественного инструмента, творческого выхода за границы реальности (от влечения и любви – до оргазма) – пытается вырвать церковь, намеренная (вместе с государством) распоряжаться вашим подсознанием.
Подростков карают за мастурбацию, надевают (как в эпоху репрессивной медицины) на член “намордники” невинности (точней говоря, на-хуйники), пытаются свести сексуальность к минимуму, – не просто в интересах социального контроля, но и пресекая опыты “полётов”, трансформации сознания – без санкции церкви.
Библеист и философ Аверинцев когда-то написал прекрасное эссе о том, почему Христос “никогда не смеялся” (во всяком случае, Библия об этом молчит). Оргастическая природа смеха – это всегда потеря рационального контроля над собой и “отлёт от реальности”. (Как и оргазм). По мысли богослова, Христос не мог терять духовной власти над “полнотой” своей личности – в силу её божественной природы (поскольку момент смеха – это короткий отказ от “полноты” своего “я”, его парадоксальное дробление).
Парадокс, лежащий в основе смеха, – противоречит религиозной картине мира. Иррациональный “отлёт” от творения (в виде смеха и оргазма) немыслим для Христа. Поэтому улыбка идёт ему больше, чем хохот.
Если Аверинцев прав, то богословское эссе – повод для грустных мыслей.
Герой, лишённый тайны смеха, таинства оргазма, вряд ли может в полной мере называться “сыном человеческим”. Да и с мирской точки зрения, никогда не кончавший подросток (или юноша-Христос), не знающий эрекции, “истечения”, взрывов оргазма, достоин абсолютного сочувствия. Что вообще он тогда знает о нас?
Возможно, ему ведомы “высшие” тайны мира, но может ли Христос, лишённый сексуальности, представлять земное человечество? (Вопрос для богословов).
2.
Эпоха Просвещения была попыткой рационализации Эроса. С точки зрения новой этики, раскрепощённый человек имел право на “естественные потребности”, которые подробно упомянуты в текстах – от де Сада до Руссо.
Но Руссо, оставивший нам поразительный пример интимной прозы, рисующий картины собственных желаний, тем не менее, относится к мастурбации и сексу с религиозно-культурных позиций.
Для автора “Исповеди” это (уже) не столько грех, сколько “порок”, “вредящий организму”. Годами его исповедуя (в силу специфических интимных пристрастий), юный Руссо в панике бежит от случайного парня на улице, предложившего “заняться этим” вместе. “Порочный город” Лион отложился в памяти этим эпизодом.
“Мы сидели совсем близко друг к другу, и еще не достаточно стемнело, чтобы я не увидел, к какому упражнению он готовился..” Сольный секс, столь привычный автору, в то же время, неприемлем для него вне любовных отношений. “Я был подвержен тому же пороку, но это воспоминание надолго излечило меня от него”.
Романтик-одиночка, мучительно пытавшийся найти баланс своей особой S/M-сексуальности с галантными стандартами века, Руссо – не столько христианин, сколько эстет. Картинка мужского оргазма, с которым он столкнулся в 16-17 лет в церковном приюте, в момент случайных домогательств (#metoo своего времени) вызывает у него эстетический шок и трепет..
“Я не представляю ничего более уродливого для стороннего наблюдателя (пишет Руссо), чем грязные движения и ужасное выражение лица, горящего самой грубой похотью. Никогда мне не доводилось видеть другого мужчину в подобном состоянии, но если все мы именно так и выглядим в минуты страсти, то женщины, должно быть, смотрят на нас слишком влюбленными глазами, раз не приходят от нас в ужас..”.
Облагородить секс может только магия любви (считает автор). Сама по себе сексуальность – вещь “животного” порядка.
“…Наконец он перешел к самым возмутительным вольностям, и пытался заставить меня, завладев моей рукой, делать то же самое с ним. Я вскрикнул, вырвался и отскочил от него. Однако в последние мгновения его беснований я видел, как что-то белое и клейкое, от вида чего мне стало нехорошо, полетело к камину и шлепнулось на пол…”
Столетия прошли, а практики харассмента – ничуть не изменились.
В то же время, двойственность этой позиции автора – в откровенных ссылках на те сексуальные практики, без которых он и сам не был бы счастлив: “Кто поверил бы, что розги, полученные в возрасте восьми лет от тридцатилетней девушки, оказали решающее воздействие на мои склонности, желания и страсти до конца жизни”.. “В своём нелепом эротическом исступлении и странных выходках, до которых оно меня иногда доводило, я мысленно прибегал к помощи женщин, но никогда не думал, что от них надлежит ждать совершенно не того, чего я так страстно желал”..
“Исповедь” Руссо – замечательный пример поиска баланса между Эросом и Культурой в эпоху преодоления христианского догматизма.
Сексуальность (даже нестандартная) – естественное свойство человека, важное само по себе, часть личности, независимо от семьи и продолжения рода.
Сам Руссо парадоксальным образом выступает на страницах “Исповеди” как жертва мужских “домогательств” – и одновременно как “визуальный насильник”, – преследуя случайных девиц обнажённым пенисом. Он герой #metoo – одновременно в двух различных ипостасях.
Такова сложная натура человека, далёкого от сексуального “стандарта”. Насильник и жертва в одном лице.
(“Мое возбуждение выросло до того, что я разжигал его самыми нелепыми выходками. Я прятался в темных аллеях и укромных уголках, откуда мог издали показываться женщинам в том виде, в каком хотел бы быть рядом с ними. То, что я открывал их взорам, являло собой нечто скорее смешное, нежели непристойное. Нелепое наслаждение, какое я получал при этом, невозможно описать”).
Несмотря на осуждение сексуальных “выходок”, – эта проза становится формой нормализации сексуальности. Описание техник, фантазий и сексуальных реалий – способ изучения (пока ещё в “моральной” парадигме) сложной человеческой натуры.
3.
Традиционная галантная культура (тем не менее) обычно выражает опыт “большинства”. Она охотно сообщит нам о любви – как высшей форме мистического опыта, о “слиянии двоих”, о том, что “полнота” переживания бытия достигается только в паре. (С этим сложно спорить).
Серебряный век вполне поддержал эту традицию, – добавляя к традиционным парам – мужские союзы с их нестандартной любовью.
Но с приходом аналитики Нового времени в культуру (психоанализ, кстати, родом из словесности), становится понятнее сложный образ человека, чья сексуальность – может быть не только природной функцией, но и частью сложной идентичности.
“Эрос познания” – это не парный эрос, но скорее – миссия одиночки.
Эддингтон или Тьюринг – точный образ того, что имеется в виду. Прошлый век справедливо заметил, что сексуальность – не обязательно сфера семьи и репродукции, это ещё и универсальный, экзистенциальный опыт человека, постигающего мир.
Захваченный страстями и идеями Платон, мистический девственник Андерсен, “парадоксалист” Уайльд, одинокий гений Чайковский, помешанный на математике Алан Тьюринг – в общем-то, герои-одиночки. Чей уникальный и творческий мир невозможно “изолировать” от эроса. Так же, как у героев “Мечтателей” Бертолуччи невозможно отделить поиски новых границ сексуальной свободы – от политического и эстетического бунта 60-х.
Сексуальность стала частью личной и культурной идентичности человека. Без неё любой из нас “не полон”. (Борьба за равноправие ЛГБТ – часть общего процесса “нормализации” Эроса).
Это – важный факт культурного значения.
Каждый из нас по-своему “художник”, пытающийся сделать выход за культурные и личные “пределы” – полноценным и творческим актом, главным событием жизни. Для одних это – дети, для кого-то – тексты или образы.
Наверное, дело природы и выбора – куда парить на крыльях Эроса. В любовные туманы или творческие дали, вместе или в одиночку. Важнее другое. Мало, если инструмент (флейта, ручка или пенис) – всегда с тобой. Это не проблема; важно услышать мелодию. Чтобы она победила Время.
Alex Hotz
