Десятки тысяч мужчин, обвинённых в “мужеложстве”, отправлялись в советские лагеря (по 121-й статье в СССР было репрессировано около 250 тысяч человек). Но и на свободе жизнь гея была опытом изоляции, конформизма или внутренней эмиграции. Поиски себя и поиски любви в этих условиях становились опытом выживания, – о чём вспоминает один из наших авторов Александр Хоц.
1.
Вопрос о том, как геи знакомились в СССР и искали друг друга – не вызывает у меня ностальгических чувств. Верный ответ: “никак”; всё было делом случая. Любой контакт с целью сексуальных отношений между парнями был нарушением закона и уклада, – а счастливое знакомство было редким исключением и “разрывом шаблона”. Вряд ли это можно назвать “жизнью”.
Разумеется, как-то встречались, находили друг друга в подполье, если вам “везло” и удавалось избежать разоблачения, психушки или уголовной статьи. (Два моих знакомых угодили под этот «каток»). Статусные лица (актёры, поэты, художники) были в большей безопасности; власть старалась их не трогать, держа на крючке в интересах контроля. Геям “из народа” везло меньше: их ничто не защищало от репрессий, поскольку уголовная статья жила своей статистической жизнью, требуя новых жертв.
Десятки тысяч советских мужчин были посажены по 121-й статье, обвинённые в “мужеложстве”. По экспертным данным, в 1930-1980-х годах ежегодно по статье отправлялись в лагеря и тюрьмы около 1000 человек. А общее число осуждённых достигает 250 тысяч. (И.С.Кон) Никому не интересно сегодня – что их ждало за решёткой, сколько жизней было сломано, никого не волнует в путинской РФ тема правовой реабилитации (не говоря уж о раскаянии власти или извинениях в адрес жертв).
Да и нынешние геи ходят почти “по краю”, лишённые прав на открытую жизнь. Им сегодня не до гордости (гей-прайдов, «стоунволлов») или возвращения честных имён пострадавших в советское время. Выживание в гомофобной стране – актуальнее. “Совок” вернулся в новой “инкарнации”, в виде новых репрессий. И не будь сегодня интернета под руками, гей-сообщество ждало бы подполье советского типа. Перефразируя известную формулу, «твоя свобода – не твоя заслуга, а их недоработка».
2.
Мои 70-е пришлись на прощание с детством, на студенчество и начало “взрослой” жизни. Время одиночества, не-знания, упущенных возможностей. Когда мне говорят: как ты мог ни с кем не познакомиться в свои 17, 20, 25? (не говоря уж: “переспать”, найти себе парня и близкого друга), – мне хочется спросить: а как можно быть пионером, носить комсомольский значок, как можно верить в “исторический прогресс”, социализм и считать СССР вершиной справедливости? Человек – не кубик Рубика, поделенный на плоскости, не существует секса, отдельного от времени. Ваша сексуальность – часть вашей личности и убеждений.
Редкие счастливцы, наплевав на “социальные приличия”, жили в согласии с природой, презирая государство и “мораль” изначально. И были намного удачливей. «Кто был счастливей – был умней». Двойственность натуры давала бы шанс на любовь. Но, к несчастью, я не был циником. “Быть вполне хорошим” (выражаясь формулой Толстого) – оставалось важной мотивацией советского подростка. Единственное, что он мог сделать по мере осознания своей сексуальности – это наступить себе на горло, отказаться от любви, интима, близких отношений в интересах «советского общества».
Пока друзья по институту шли стандартными путями, влюблялись, праздновали первые свидания, публично танцевали свои медленные танцы, обнимались, держались за руки, становились “полноценной” частью социума, переживали первую любовь и первый поцелуй (момент мужской инициации), – гей был лишён всего этого. Огромная часть моей юности (да и просто мужской жизни) “вымарывалась” из реальности, объявлялась криминалом и “позором”, помещалась под запрет и не подлежала обсуждению. То, что сверстнику из гетеро-большинства казалось в 20 лет естественным ходом жизни, – мне было недоступно.
Влюблённости – были секретом, впрочем, как и секс. Серое, унылое пространство «совка» сегодня вспоминается как тайное пространство мастурбаций, неуверенности, само-отрицания, чувства вины; и снова – по кругу.. Дряхлеющая власть 70-х “дрочила” на любимый марскизм-ленинизм; я фантазировал на иные темы, – но к жизни это не имело никакого отношения. Жизнь была системой имитаций. Власть задавала правила игры, где возбуждение, желание (в широком смысле слова) обращались на мифический объект. Видимо, поэтому опыт имитаций так ненавистен мне и в путинской России…
.
Я был слишком “правильным” студентом, чтобы издеваться над «основами» системы. Историкам, казалось, было проще: их образование давало в руки инструменты для критического взгляда. Друг по институту мог свободно пошутить, вертя в руках учебник по «марксизму»: «Основы научного онанизма», – и сам того не понимая, задевал за живое. Роман с девчонкой из нашей группы был «украшением» двух наших факультетов, предметом всеобщей симпатии. Мне же оставались лишь «Основы…», потому что выражение романтических чувств к парню, в которого я был немного влюблён, стало бы (в лучшем случае) концом моей учёбы.
Впрочем, чувство “исключительности”, навязанное гею в принудительном порядке, имело в СССР и свои плюсы. Раннее “изгойство” помогло остаться независимым, “отдельным”, дало здоровую дистанцию с системой. Иногда я думаю со страхом, что в роли “натурала” мог завести “здоровую советскую семью”, стать частью большинства, увязнуть в “коллективном бессознательном”.. Пушкин как-то пошутил: “Жена и дети, друг, поверь, большое зло”. Несмотря на иронию, очевидно, что семья – часть того личного счастья, за которое система взимает политический “налог”. За счастье ты платишь “системностью” выбора (зарплата, статус, ипотека, карьера, судьба детей). Это не только благо, но и искушение “болотом”. Есть вещи и похуже одиночества: соблазн социальной “нормальности”. Она мне, слава богу, не грозила. Как было однажды сказано: “Я не выбирал, быть ли мне геем. Просто мне повезло”.
3.
“Живая жизнь” началась с Перестройкой, отменой уголовной статьи, с новым воздухом свободы. К норме быстро привыкаешь, – и уже невозможно представить, что жизнь была устроена иначе. Уже и сам с трудом находишь объяснение, оглядываясь в прошлое: почему первый секс – «так поздно», почему одиночество было нормой . Есть вопросы, на которые не ответишь с высоты другого возраста. Ты слишком изменился.
В прокуренной редакции небольшой газеты, куда я угодил после института, коллега-журналист с партийным стажем, хмуро щелкал зажигалкой, затягиваясь “Примой”: “На днях поймали банду гомосеков, слышал новость?” Я не был «гомосеком» по опыту и стилю жизни, но понимал, что новость имеет ко мне прямое отношение. Мы для них были “бандой”, вроде убийц и грабителей. Отнятой личной жизни, самоуважения, достоинства режиму было мало; им хотелось смешать нас с дерьмом, – чтобы лучше спалось по ночам. Советскому мужчине, бесправному в рамках системы, – было важно компенсировать свою неполноценность за счёт уязвимых групп.
Короткая история моего “журнализма” запомнилась совковым лицемерием и помесью партийности с пошлятиной. Они плотно висели в воздухе, мешая табачный дым с неуловимым запахом портянки. Газетные колонки – жили своей жизнью, «мужики» в редакции – своей. Подмигивая бровью, мэтр «партийного отдела» Кузнецов – напевал, рассматривая гранки. “Как я бу.. Как я буду с ним купаться, – с толстым ху.. С толстым худенькая я? – Да, Семянчикова?” (Завитая барашком Семянчикова из “культурного отдела” колыхалась и хихикала). Мы знали наизусть тексты бравой армейской юности нашего коллеги (борьба с “бандеровским подпольем” в Украине – была предметом его «особистской» гордости). “Палец в жо.. Палец в жёлтеньком колечке Запер де.. Запер девку навсегда”.. – бормотал он над бумагами, правя подборку о парт-конференции.
Так это и осталось в моей памяти – смесью пошлости, дешёвых сигарет и нравов «советской печати». Кузнецов имел слабость к сауне, куда упорно (почему-то) звал и меня. Но раздеться в его компании казалось мне продолжением общей пошлятины. “Ты не видел его в бассейне, – похохатывал приятель по редакции, – там.. хуяльик по колено. Может, всё-таки составишь нам компанию?”.. Я не понимал, что сауна 70-х была сакральным советским пространством, где «разоблачиться перед партией» – было долгом лояльного гражданина. Пряча от гос-«органов» собственные органы, ты записывал себя в число подозрительных типов. Но я упорно не желал «разоблачаться», отбиваясь от коллег. (“Как я буду с ним купаться?”) “Ну, как знаешь”, – обижался приятель. Отрыв от дружного мужского коллектива для бойца «идеологического фронта» казался ему странным чудачеством.
Всё в этой маленькой газете вертелось вокруг секса. Смерть Джо Дассена вызывала у Сенмянчиковой бурную радость: «На бабе, небось, помер?» «Бабы» – были классикой мужского фольклора. Упорное нежелание травить анекдоты «про баб» и делиться новостями, кого я «трахнул» в выходные, видимо, вызывало вопросы. Партийное чутьё не подводило. Мой опыт одиночества – не был уникальным, будучи подарком «партии и правительства» сотням тысяч советских геев.
Но однажды в коридоре нашего барака (где обитала редакция) водрузили телевизор. По экрану полз траурный лафет и гремел похоронный марш. Эпоха сходила в могилу – вместе с её “вечными” старцами. Забирая в яму “лично Леонида Ильича”, “совок”, 121-ю статью и “развитой социализм”. Середина восьмидесятых была началом новой жизни и спасением от подполья.
Сейчас в это трудно поверить, но на первое свидание с парнем я отправился в возрасте “за тридцать”, – когда в газетах замелькали объявления о знакомствах. Цветные стопки газет лежали в супермаркетах у касс, в киосках за стеклом отсвечивали глянцем “КВИР”, “Play Girl” и “ОМ”. Люди привыкали к «новой нормальности». Я открывал страницу объявлений, обводя фломастером непривычные, волнующие тексты. “Ищу симпатичного парня для дружбы и более. Абонентский ящик…”
Невидимки “без прошлого” вдруг обретали голос, убеждаясь, что являются сообществом, средой и совсем не одиноки. Подполье было позади. Но вряд ли стоит думать, что “дело в сексе”. Новое чувство жизни было связано с другим. Речь шла о человеческом достоинстве, в котором право на любовь являлось частью освобождения. Важной, но всё-таки частью.
Ящики на почте массово снимались для знакомств и переписки. Утро начиналось с пробежки к ближайшему п/о, где тебя ждали 3-4 письма. И ты по почерку старался угадать характер человека. Каждое письмо – всплеск надежд, адреналина и гормонов. Слишком долгожданное общение – и давние надежды. В один из почерков я влюбился сразу; ровный и ясный, антипод моего, нервного и “рваного”. Затем – встреча “под часами”, чувство страха от быстрой влюблённости, прогулка по парку, паника первых объятий – и долгие годы вместе.
Но так было не всегда. У сексуальной жизни – свои ритмы. 90-е были эпохой активных знакомств и свиданий, секса в различных местах, который в СССР почему-то называется «случайным». Свободные площадки были в дефиците; и вопрос: “есть ли место”? – был частью знакомства. Наверное, поэтому парк приобрёл такую популярность – с “дальними аллеями” для секса, знакомств и общения. Городскому парку можно посвящать романсы и поэмы; убежище, “Asylum”, “земля обетованная” – в своих дружелюбных границах. Голубое на зелёном – выглядело более счастливым сочетанием, чем голубое на красном. Роль, обычно отведённая полям и перелескам (“распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани”), – в городской гей-культуре обычно отводится парку. «Стоит в конце проспекта сад.. У тех, кто ходят и сидят, Особенный какой-то взгляд. А с виду – ходят и сидят..» (М.Кузмин)
Место первых поцелуев и свиданий (начало моих долгих отношений – тоже там). Но и просто секс, объятие (нужен ли полный список?) для меня окрашивают парк (зимний, летний, дневной, ночной) в ностальгические краски. Парк был территорией, где вы могли легко держаться за руки, быть собой, ощущая себя естественной частью природы. Это был кусочек идеального пространства – в окружении нетерпимости. Важная для нас иллюзия открытости. «Волшебный край, там в стары годы…» :)).
Менты 90-х ринулись к тропинкам (разумеется) с “проверкой документов” (давно ли вы гуляли в парке с паспортом?). Но коррупционная кормушка скоро опустела: “позора” в гей-контактах стало меньше, а те, кто гнался за инкогнито, легко могли снять квартиру на сутки. Как известно, «в России надо жить долго». Тогда есть шанс вернуться в ушедшую юность. Круговая структура российской истории – её давнее проклятие.
Новый виток «совка» смёл с прилавков «КВИР»-ы, книги И.С.Кона, вернул запрет на открытость, а 121-я статья (пусть и не буквально) получила новое дыхание в законе о «гей-пропаганде». Репрессивные нормы законодательства вернули гомофобию в ранг государственной политики.
Сексуальная контрреволюция не могла не состояться – в рамках архаичного путинского курса. Но как ни странно, в этом есть и повод для оптимизма. Судьба ЛГБТ обычно «тестирует» общество на предмет его будущего. 121-я статья предвещала развал СССР, поскольку полицейщина – не совместима с прогрессом. Сначала «в СССР не было секса» – затем не стало и самого СССР. С принятием в России закона о гей-«пропаганде» многолетнее падение общего уровня жизни стало неизбежным. И наоборот: сексуальная революция, гей-парады, легализация однополых браков на Западе – были частью общей стратегии свободного развития и процветания.
Российская судьба ЛГБТ – так же является маркером будущего. Геи – вестники Судьбы. Если хотите, «гости из будущего». Не потому, что лучше остальных; просто гей-сообщество является «прибором» со шкалой социальной нормальности.
Мы сулим системам – процветание или крах. Но не все «элиты» и системы – достаточно тонко устроены, чтобы это понимать. Нежелание знать – объясняет в России печальное положение дел. Но не освобождает от последствий исторического невежества.
P.S.
«Парни Плюс» ищет истории геев и лесбиянок советской эпохи. Как ЛГБТ-люди знакомились между собой, как пряталась от милиции, что вообще происходило в то время? Ждём ваших историй на нашу почту editor@parniplus.com.
