“Отверженные”. Первые публикации о геях с ВИЧ в советской печати

Советские журналы – словно машина времени. С началом Перестройки и приходом Виталия Коротича на пост редактора, “Огонёк” стал одним из главных вестников перемен. Этот номер за апрель 1990 года многие помнят, хотя прошло почти тридцать лет с его выхода.

Очерк Олега Мороза был одним из первых в широкой советской печати, посвящённый проблемам гомосексуальности, ВИЧ, эпидемии, образе жизни, судьбах российских геев. Уголовная статья будет отменена только через три года (1993). Поэтому 4 миллиона 600 тыс. экземпляров “Огонька” с трезвой, гуманной и грамотной оценкой ситуации – были важным просветительским делом. (Простим автору словечко “гомосексуализм” – и оставим его здесь как свидетельство эпохи).

Конечно, это текст своего времени. Герои очерка наивно рассуждают о «женском воспитании», как о причине их ориентации, но в целом акценты расставлены верно. И в том, что преследовать геев, «рыжих» и «конопатых» – абсурдно. И в том, что эффективная борьба с эпидемией – несовместима с уголовной статьёй. И портреты геев 90-х – тоже вполне реальны. Печально только, что разумные доводы так и не услышаны российским государством, взявшим курс на гомофобный террор..

“Огонёк”,  №16,  Апрель, 1990. 

Из писем в редакцию: “Товарищи журналисты!

Я уже долгое время замечаю, что стоит развернуть любой журнал или газету, обязательно ткнешься в статью о так называемых “гомиках”, или как их еще называют, “голубых”. Почему этот цвет так расцвел в перестроившейся прессе? Я понять не могу: кому это выгодно прославлять эти отбросы общества? Зачем нужно проповедовать разврат? Неужели мало и без этого грязи кругом? Хотите, чтобы никто не работал, не жил духовной жизнью, а только и бегал-искал себе партнеров, разрушал семью?

Эти «голубые» совершают дикие преступления, растлевают все вокруг — вы уж называйте вещи своими именами! Медикам, которым надо бороться с ними неустанно, лечить их, пусть даже принудительно, помочь надо всем миром. После того как эти “голубые” преподнесли нашей державе заграничный сюрпризик — СПИД, у милиции не должны опускаться руки ни на миг.

Мы в угрозе, наши младенцы в роддомах обрекаются на гибель лишь потому, что некоторые скоты предпочитают удовлетворять свою похоть, как им заблагорассудится. Общество должно лечить больных, но если до кого-то не доходит через головы, если кто-то мало того, что живет на чужой шее, а еще хочет и гнить на ней заживо, таких надо воспитывать тяжелым, нужным стране трудом, так они быстро перестроятся. Перестройка — это очистка от всякой грязи, а вы еще сюсюкаете этим выродкам”.

В. Сергейчик. г. Тольятти

***

“Уважаемая редакция, я несчастная мать. У меня трое сыновей. Старшему — тринадцать лет, младшему — шесть. Но уж лучше бы у меня были бы девочки. Нет, я не боюсь, что мои дети будут служить в армии. Я боюсь разврата, от которого они могут постра­дать. Столько развелось любителей мальчиков, что просто страшно, когда они выходят на улицу. Обязательно затащат на чердак.

Надо срочно принимать меры. Узнать этих негодяев очень просто. У них длинные волосы. Ходят, вихляя задом, крашеные губы, и мужского в них ничего нет.

Я требую всех выявить и отправить на сто первый километр от каждого крупного города, а еще лучше — туда, где прокаженные. И пусть там делают друг с другом все, что хотят. А мои дети пусть вырастают настоящими советскими гражданами, защитниками Ро­дины. И пусть они лучше пострадают за Родину, чем от рук этих подонков, которые, как навозные мухи, разносят всякую заразу.

С уважением. Мария Григорьевна Шавырина.  г. Горький”

***

Мы, наверное, еще долго не вспомнили бы о них, если бы не СПИД. Гомосексуалисты — среди так называемых групп риска, хотя понятие это все больше размывается и теряет смысл: в общем-то в группе риска мы все. Так или иначе гомосексуалисты первыми подверглись атаке загадочного вируса. И до сих пор их процент среди пораженных СПИДом — наибольший.

Беседую с гомосексуали­стами в клинике на Соко­линой горе. Их трое. Моло­дые ребята. От двадцати четырех до тридцати. У всех вирус СПИДа. Самый молодой и самый разговорчивый — Алек­сей. Студент. Похож на Алена Делона. Сначала он попал в больницу с сифили­сом, а уж потом — при всех венериче­ских заболеваниях сейчас берут кровь на СПИД — обнаружился этот вирус. Спрашиваю, как он себя чувствует.

— Ничего. Иммунный статус у меня хороший, поэтому никаких таблеток не принимаю.

Ну вот, «иммунный статус»… Вполне подкованные пациенты. Знают ли они, кто их заразил?

— Среди моих контактов нашелся человек, который тоже инфицирован,— признается Алексей,— Но здесь неиз­вестно, кто кого…

Нынче носителей вируса ищут двумя путями. Один путь — закинуть широкую сеть с ячеей как можно меньше. Обсле­дуют доноров, проституток, гомосексуалистов, наркоманов… Стали обследо­вать беременных. Но при этом откры­лась удивительная картина: большин­ство носителей в эту сеть не попадают. Сеть дырявая.

Более эффективный путь — поиск контактов уже выявленных носителей вируса.

Московские врачи уверяют: среди групп риска с гомосексуалистами легче всего иметь дело. Это люди наиболее высокого уровня. Труднее всего с проститутками. Гомосексуалисты нередко добровольно приводят своих друзей на обследование. Заботятся.

В Ленинграде я слышал иное: гомо­сексуалисты по-прежнему путают след, «темнят».

— Много у вас было контактов? — спрашиваю я тридцатилетнего Михаи­ла.

— Так трудно сказать, но примерно, значит, в среднем берем, где-то… три человека в месяц. Ну, два — вот так вот.

Два в месяц — это, надо полагать, новых. Так я его понимаю.

Значит, так: два новых контакта в месяц, двадцать четыре в год. Будем считать, четыре года примерно суще­ствует опасность заражения СПИДом. Стало быть, девяносто шесть раз у Ми­хаила была возможность подхватить вирус. И вот по крайней мере однажды эта возможность осуществилась.

Михаил работает инженером в КБ. Женат. Двое детей.

— Менять по два-три партнера в ме­сяц… Вы считаете, это нормально для гомосексуалиста?

— Я считаю — не только для гомо­сексуалиста,— опять вступает в разго­вор Алексей.— Это вообще нормаль­но… Для нормального молодого челове­ка, независимо от того, кто он.

Нет, мне этого не понять. Устарел, должно быть, отстал от жизни.

— Это просто у нас так говорят,— добавляет Михаил,— дескать, у гомосексуалистов больше контактов. Обыч­ные мужчины и женщины меняют партнеров не реже.

Тут я не согласен. Если не брать в расчет «спортсменов-рекордсменов», в среднем гомосексуалисты меняют партнеров все же чаще…

Подумав, Михаил соглашается:

— Да, пожалуй, что так.

— Здесь, во-первых, социальные ус­ловия играют роль,— говорит Але­ксей,— Если бы у меня была квартира, я бы, конечно, не бегал бы… А жил бы с одним человеком…

— Да, если бы у нас было, как на Западе…— вторит ему Павел.— Гомосексуалисты ведь там живут друг с другом официально… Не та­ясь. И квартирные условия позво­ляют…

— У нас тоже есть такие пары…

— Да, но их очень мало. Единицы. Большинство гомосексуалистов у нас живут с родителями. Чтобы встретить­ся, им надо искать квартиру где-то на стороне, к кому-то в гости ехать. Или ждать, когда родители из дому уйдут. Поэтому и получается это… Се­годня с одним, завтра с другим… С третьим…

Вот несколько записей, сделанных западногерманским больничным духовником Грегором Шорбергером. Его собе­седники — гомосексуалисты, больные СПИДом.

«С Бернхардом Б., служащим, я впер­вые встретился в один из дней в конце февраля, под вечер. Вокруг его кровати были кипы книг и журналов, так что мне показалось, что самого его в пала­те нет. Лишь когда я подошел поближе, я обнаружил его за развернутой газе­той. После моего приветствия г-н Б. отложил в сторону газету и с удивлени­ем посмотрел на меня сквозь большие роговые очки. Я представился: католи­ческий больничный духовник. После этого лежащий заговорил взволнованно и раздраженно:

— Я болен СПИДом. Вы ничем не с можете мне помочь. Я гомосексуалист, а ваша церковь считает нас людьми с патологическими отклонениями, грешниками и извращенцами. Если бы все происходило, как того желает церковь, то параграф сто восемьдесят пятый так никогда и не был бы смягчен. Нас по-прежнему преследовали бы, как при Гитлере. Еще в пятидесятые и шестиде­сятые годы, когда канцлером был като­лик Аденауэр, мужчин сажали в тюрьму за однополую любовь. За нас ваша цер­ковь не вступалась никогда. В годы на­цизма тысячи гомосексуалистов были замучены в концлагерях. Сегодня вы смотрите на нас — на тех, кто заболел СПИДом,— как на козлов отпущения.

Слава богу, сегодня никто больше не прислушивается к проповедям церковников. Меня же вообще тема церкви больше не интересует.

— Впрочем,— сказал он после пау­зы, немного успокоившись,— я охотно побеседовал бы с вами о смысле жиз­ни. Сейчас меня занимает проблема смерти. Приходите еще, сегодня я устал».

Мой разговор с нашими отечествен­ными гомосексуалистами, зараженными СПИДом, продолжается.

— Сохраняются ли у вас связи с теми, кто перестал быть вашим сексу­альным партнером?

Вопрос мой обращен к Павлу.

— Бывает, что сохраняются. Если человек хороший, поддерживаешь от­ношения с ним. У меня есть дру­зья, с которыми был контакт пять или шесть лет назад один раз… Потому что постель — это ведь не самое главное.

Ну вот, и пришли к точке. Полагаю, если бы большинство в обществе составляли гомосексуалисты, если бы гомосексуализм считался нормой, а все другое — извращением, во всеуслыша­ние проповедовались бы примерно те же нормы и идеалы, которые пропове­дуются сейчас. Наподобие вот этой: «Постель — не главное».

— Помимо секса, есть ведь общие интересы…— продолжает Павел. Он тоже учится, только на вечернем. По­старше Алексея.

Сакраментальный вопрос: были ли у них контакты с женщинами? Были у всех — на заре туманной юности. Сей­час все трое считают себя «чистыми» гомосексуалистами.

Как они объясняют нетерпимость к ним со стороны окружающих? Отве­тить снова храбро берется самый моло­дой:

— Тем, что большинство людей у нас просто сексуально неграмотны. Вот он спит с женщиной и считает, что он нормальный, а других надо в тюрьму…

«В начале нашего знакомства,— пи­шет Грегор Шорбергер,— я обратил внимание на то, что г-на Б. в больнице никто никогда не навещал. Я поинтересовался, почему его не навещают кол­леги по работе.

— Если они узнают, что я болен СПИДом, я сразу наложу на себя руки. Увольнение меня не страшит — я доро­жу своей репутацией. Я уже пятнадцать лет работаю в фирме. Если они узнают про СПИД, им станет известно и дру­гое — что я гомосексуалист. Они тотчас меня заклеймят. Для них я уже буду не кто иной, как извращенец, совратитель малолетних. Вы себе представить не можете, какие шутки отпускают в кон­торах по нашему адресу, как потешают­ся над гомосексуалистами. А сами они что собой представляют? Послушали бы вы, как по понедельникам начальни­ки отделов рассказывают друг другу о своих похождениях в публичных до­мах. Для жен у них всегда есть объясне­ние: деловая поездка.

Я старался быть наравне со всеми — в разговорах, ко­нечно, рассказывал о своих мнимых приключениях с женщинами. Благодаря этому я принадлежал к их клану. Когда они приглашали меня к себе домой, всякий раз приходилось извиняться за то, что я не привел с собой свою так называемую подругу. Мне было важно, чтобы на службе меня уважали как «полноценного мужчину» и ценили за деловые и профессиональные каче­ства.

— Конца лечению, однако, не вид­но,— продолжал г-н Б.— Напротив, бы­вают дни, когда мне совсем худо. Иной раз я задаю себе вопрос: не покончить ли мне с собой? Знаю наверняка: ведь я уже никогда не стану здоровым. Пер­вый курс химиотерапии ничего не дал, теперь хотят провести второй. Сегодня утром врач сказал мне, что я должен уйти на пенсию. Вот видите, конченый я человек! А мне ведь всего сорок пять».

Выясняется, что все трое моих собе­седников росли без отца. Алексей до сих пор живет с матерью, Михаил — у жены, правда, собирается разводить­ся. У Павла мать недавно умерла, он остался один.

— В большинстве своем гомосексуа­листами становятся те, кто растет без отца,— считает Павел.— Я об этом и матери говорил, когда она жива была. Женщины, конечно, этого не могут при­знать… Что они виноваты… Когда жен­щина одна воспитывает сына, она, есте­ственно, прививает ему даже и свои манеры, не желая, быть может, того… И мягкий характер… Вот я, например, мягкий человек. Я не могу отказать кому-то в чем-то… На чем-то настоять… Или грубое слово бросить. Не говоря уж о том, чтоб ударить кого-то. В ссоре или как… Меня просто не воспитали так, чтобы я бил человека. Потому что меня воспитывала женщина.

Спрашиваю Алексея, знает ли мать, что он гомосексуалист, как к этому от­носится.

— Знает, конечно. Относится отри­цательно. Как она может относиться? Но она ничего не в состоянии сделать и вынуждена принимать все как есть. Теперь она мне все время говорит: «Я ведь тебя предупреждала, что ты подцепишь какую-нибудь гадость!» Имея в виду… Я ей на это отвечаю: «Ты считаешь, что в венерологическом от­делении лежат одни гомосексуали­сты?»

С тридцатипятилетним автослесарем Альбертом А. у патера Шорбергера сра­зу сложились добрые отношения.

— Много лет я собираюсь сообщить родителям, что я гомосексуалист, но никак не могу себя заставить. Мама очень тревожится из-за моей болезни, но я ничего не могу ей сказать. Прихо­дится придумывать все новые сказки, чтобы ее успокоить. С отцом проще. Если бы он узнал, что я гомосексуалист и вдобавок болен СПИДом, он бы это легко пережил. Мама же была бы слом­лена. А, с другой стороны, мне не хоте­лось бы, чтобы она узнала обо всем от других. Больше всего мне хотелось бы сказать родителям: родись я еще раз, я снова предпочел бы стать гомосек­суалистом. Но чем чаще я порываюсь заговорить с ними на эту тему, тем оче­виднее для меня становится невозмож­ность такого разговора.

— Вы не боитесь, что на работе узна­ют, что вы гомосексуалист? — спраши­ваю я Михаила.

— Ну, узнают и узнают… Что де­лать? Сам я это не афиширую.

Я напоминаю им, что до сих пор дей­ствует статья о гомосексуализме и в провинции до сих пор ее применя­ют… В провинции у нас сидят законни­ки.

— Это возмутительно! — говорит Михаил.— Я считаю, что это нарушение прав человека. Вообще у нас общество так воспитано, что оно везде сует свой нос. В карман, например… Сколько он зарабатывает? Даже в постель… Кому какая разница, кто с кем спит! Я ведь тебя не трогаю. Работаю хорошо, при­ношу пользу государству. Оставьте меня в покое!

— Не расходись, не расходись! — смеется Элла Сергеевна Горбачева, заведующая отделением.

Эскапада довольно неожиданная в устах флегматичного Михаила.

Распространено наивное мнение, что гомосексуалисты не оставляют потомства… По этому поводу Алексей гово­рит задиристо:

— Большинство гомосексуалистов женаты. И имеют здоровых, полноцен­ных детей, в отличие от тех — из числа «нормальных», которые жрут, пьют и рожают уродов, переполнивших сей­час все клиники.

— А вы не пьете?

Разговор на секунду застопоривает­ся, словно конь, которого осадили на скаку. Мои собеседники с усмешкой пе­реглядываются.

— Я бы так сказал: гомосексуалисты пьют меньше, чем другие люди,— гово­рит Павел.— Если он будет все время пить — какой уж тут секс.

Другие мои собеседники не согласны, что гомосексуалисты большие трезвенники, чем прочие люди, смеются — это, дескать, индивидуальная особенность Павла.

…Почему я сейчас не женюсь? — продолжает разгоряченный Алексей, будучи не в силах соскочить с темы, которую оседлал.— На что я буду жить? На стипендию, которую полу­чаю? На пенсию матери? Пойдут дети… Мне еще кое-как хватает, но ни жена, ни ребенок, как вы понимаете, на эти деньги прожить не смогут. Даже если жена будет работать.

Вспомнив внезапно, что у него вирус, Алексей добавляет горестно:

— Правда, сейчас эти планы у меня вообще отпали.

Чтобы отвлечь Алексея от грустных мыслей, я снова перевожу разговор в теоретическое русло:

— Я не понимаю, как можно женить­ся и жить с женщиной, будучи к ней равнодушным.

— Ну почему равнодушным? — воз­ражает Павел. — Секс — это ведь не главное…

Гм… Второй раз слышу сегодня эту фразу. В этих разговорах все время попадаешь в тупик.

— …Секс — это ведь не главное. Большинство людей женится не пото­му, что им надо удовлетворить свои… потребности… А просто чтобы не быть одиноким. Одиночество — это ведь ужасно.

Много говорится о проституции среди гомосексуалистов. Пытаюсь узнать из первых рук, как тут обстоит дело.

На мой вопрос опять Алексей отвеча­ет:

— Вы знаете, проституция в послед­нее время стала развиваться. Не толь­ко с иностранцами. Особенно часто этим занимаются иногородние. Сколько раз я с ними разговаривал. «Ах, я се­годня был в гостинице «Интурист»! Я сегодня спал с таким-то, таким-то. Он мне подарил то-то, то-то…» Лишь бы что-нибудь содрать…

Места встречи гомосексуалистов ука­заны во всех справочниках Москвы, издаваемых для иностранцев. За грани­цей, естественно, издаваемых. Так что сориентироваться нетрудно. Сам видел не раз. Например, есть такое изда­ние «Спартакус». Там много инфор­мации. Каждый год выпускаются ката­логи…

— А сами вы не имели дело с прости­тутками? — Я подразумеваю проститу­ток-гомосексуалистов.

— Нет. Зачем? Они слишком доро­гие. Партнера и так нетрудно найти. Выбор большой…

— Какая такса на внутреннем рын­ке?

— Не знаю, честно говоря. Для ино­странцев знаю — от пятидесяти до ста долларов. В «Космосе», например, сто долларов.

— У меня были случаи, когда мне предлагали деньги,— говорит Павел,— Но предлагали такие, с которыми и за деньги не пойдешь. У проституток — и женщин, и мужчин — роль специфиче­ская — они должны идти со всяким, хоть с бегемотом. А для гомосексуали­ста очень важно, чтобы партнер нра­вился. Переломить себя трудно. И, на­оборот, когда кто-то чересчур навязы­вается, а ты хочешь его отфутболить, говоришь ему: «Давай сто рублей, тогда пойду». Он мигом исчезает. Правда, иногда возмущались: «Как это можно? Разве ты не по любви?» Я говорю: «Ка­кая может быть любовь с тобой? Ты посмотри на себя!»

Вот ведь как. Среди гомосексуали­стов такая же жестокость по отноше­нию к «богом обиженным», как и среди прочих людей.

— Ну, а как же,— подтверждает Алексей,— обычный мужчина тоже ведь первым делом обращает внимание на внешность женщины, а там уже бу­дет видно, как и что. Так заведено природой, не нами…

— Конечно, если говорить о СПИДе,— заключает Павел,— гомосек­суалисты больше этому подвержены. Но тут у нас опять перегнули палку — огульно заявили, что в этом виноваты гомосексуалисты. И в результате ­у гомосексуалистов появился какой-то страх, а нормальные люди, живущие с женщинами, так и продолжают жить, считая: «Это не для нас». Но взять хотя бы, сколько здесь, в клинике, народу лежит. Здесь нас только четверо гомосексуалистов — все остальные палаты забиты нормальными людьми.

Это опять не совсем так. Среди зара­женных СПИДом у нас примерно три­дцать процентов гомосексуалистов. Об­щий же процент их среди населения — от одного до пяти. Стало быть, даже если брать самый высокий процент — пять, среди гомосексуалистов заражен­ных все-таки больше, чем среди осталь­ного населения.

— Когда среди наших гомосексуали­стов возникла боязнь СПИДа?

Задумываются.

— Я думаю, в течение восемьдесят восьмого года,— отвечает Алексей.

Это соответствует мнению врачей.

— Тут наши законодатели пожинают плоды своей деятельности,— продол­жает мой молодой и агрессивный собе­седник.— Потому что вот этим законодательством — сто двадцать первой статьей — они сами закрыли гомосек­суалистам путь… Они создали ситуа­цию, когда гомосексуалисты боялись проверяться… В провинции и сейчас бо­ятся. Они ведь знают: если пойдут проверяться, их просто-напросто посадят в тюрьму. Может, сейчас и не посадят, но рисковать никто не желает. Кому хочется иметь дело с милицией? Поэто­му, наверное, немало людей, которые заражены СПИДом, но не идут прове­ряться. Я вам про себя скажу честно: у меня в мыслях не было идти на про­верку.

Я возражаю: есть ведь анонимные кабинеты. Но уверенности у меня в го­лосе нет.

— Ну и что? Ну и что будет, если я проверюсь и у меня обнаружат СПИД? Мне же надо лечиться — раскрывать свою анонимность, раскрывать свои контакты…

Лечатся тоже анонимно. Но Алексей прав: это все сложно. А в провинции за анонимными пациентами устраивают погоню, усматривая милицейскую доблесть в их раскрытии.

Заметна ли у гомосексуалистов тенденция сократить число партнёров в связи со СПИДом?

—   Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится,— отвечает Алексей.— Это и к гомосексуалистам относится. Все идет по-старому…

—   И, я думаю, будет идти по-старо­му,— добавляет он, помолчав. — Не только у гомосексуалистов, но и у всех прочих людей. Все будут продолжать в том же духе.

Это худо. Неужто мы не умеем реаги­ровать на опасность, как подобает жи­вому существу? Я не говорю — разум­ному. Просто живому. Всему живому ведь свойствен инстинкт самосохране­ния — а нам, значит, нет? Я понимаю, инстинкт не срабатывает, когда опас­ность неразличима. Скворец, склевы­вающий на меже удобрение, не разли­чает в нем яд. Но мы-то знаем о СПИДе все!

«Рольф Р., двадцатишестилетний техник, трижды проходил курс лечения в клинике.

— Я скоро умру. Вот задумал купить себе урну. Хочу каждый день смотреть на нее: может, тогда мне легче будет умирать. Ослабеет страх перед смер­тью. Мой друг говорит, что я сошел с ума, если уж собираюсь обзавестись урной. Я сказал, что буду прятать ее в шкаф, когда он будет вечером прихо­дить с работы домой. Так он тоже не хочет. А мне важно, чтобы и он заду­мался над проблемой смерти. Чтобы хоть как-то поучаствовал в процессе моего ухода из жизни. Ведь он для меня самый близкий человек. Между прочим, я лишь сейчас понял, что еще ни разу не бывал на похоронах. Стоит мне толь­ко заговорить о смерти со своей ма­терью, как она тут же начинает реветь. Мой друг реагирует примерно так же — просит перевести разговор на другую тему. По сути, вы единственный, с кем я могу свободно беседовать обо всем, что меня волнует».

«Клаус К., двадцать один год, специа­лист по лечебной гимнастике. И здесь главная тема — смерть. Монолог, об­ращенный к тому же патеру Шорбергеру:

—   Я боюсь смерти. Мне всего два­дцать один год. Почему именно я? По­чему именно сейчас? Если бог есть, почему он этому не помешал? Что слу­чится тогда, когда моя жизнь кончится? Куда исчезнет боль? Хорошо, что вы здесь. Ваша готовность выслушать меня помогает мне преодолеть страх. Я чувствую, что вы в силах разделить его со мной. Мне по душе, что у вас нет готовых ответов на мои вопросы. Когда-нибудь я найду на них собственные ответы».

***

Споры о том, что есть гомосексуа­лизм, ведутся который десяток лет. По­всюду в мире, за вычетом нашего оте­чества, признали, что тяга гомосексуа­листов к людям своего пола диктуется не свободным выбором, — она соста­вляет их естество. Мы тут, как во мно­гом другом, держимся своего самобыт­ного взгляда — сажаем гомосексуали­стов в тюрьму, точно уголовников.

Это все равно что упекать в казенный дом рыжих за то, что они рыжие, конопа­тых — за то, что они конопатые. Само по себе это нарушение людских прав, берущее исток во временах сталинщи­ны, а в пору СПИДа это просто безумие. Уголовный кодекс загоняет людей в подполье, вместе с ними укрывая от глаз пути перемещения смертоносного вируса. Неужто всерьез толкуем мы о борьбе с эпидемией, угрожая при этом карами еще не известным нам заражен­ным — в том случае, если они сделают­ся нам известны?

Конечно, мы вправе предъявить им ряд требований – это видно из напечатанного очерка. Мы вправе потребовать, чтобы они вели себя сдержанней и осторожней, как это диктует тревожная ситуация. Но одного от них требовать невозможно – чтобы они были в точности похожи на нас”.

Олег Мороз. “Огонёк”, №16. Апрель, 1990.