В 2021 году столица России Москва заняла четвертое место в рейтинге The World’s 100 Best Cities. Но даже когда город кажется современным и комфортным, жизненный опыт ЛГБТК+ людей может говорить о другом.
Так же, как и наличие прогрессивных законов не гарантирует отсутствие дискриминации, с которыми квир-персоны могут сталкиваться ежедневно. Мы собрали четыре истории молодых квиров и попросили их рассказать о том, каково быть ЛГБТК+ персоной в Москве.
Настя, лесбиянка
В 2017 году я рассказала маме, что мне нравится девушка. Она очень религиозный человек и не приняла мой каминг-аут. Мы поругались и не разговаривали три месяца. Мне это очень тяжело далось: я перестала есть и общаться с людьми. В какой-то момент мама решила, что мне нужна помощь. Она захотела отвести меня в церковь, чтобы там из меня изгнали бесов. Я, разумеется, не согласилась: «Мама, это не демоны, это квир». Тогда она вызвала санитаров.
Меня повезли в острое отделение Психиатрической больницы №13. Было только два варианта: либо смириться и лечиться, либо подавать в суд. Я выбрала второе. Меня накололи галоперидолом (одно из лекарств для лечения шизофрении — прим.) и отвезли в соседний корпус, где проходил суд. Половина заседающих были врачами, поэтому суд я проиграла. Приговор: три месяца принудительной госпитализации.
Мама отвезла меня в больницу, потому что не могла меня принять. Ей казалось, что я неадекватна, нездорова. Потом она пыталась меня забрать, но ничего не вышло, потому что я проиграла суд. С одной стороны, я ее чуть-чуть понимаю. Она спровоцировала такое состояние у меня, при котором действительно нужна была помощь психиатра. Но, думаю, с этим мог бы справиться частный врач. После больницы было очень тяжело приходить в себя.
Мне поставили диагноз «шизофрения» — с ним очень тяжело существовать в современных реалиях. Сложно найти работу — меня не хотят официально трудоустраивать. Я хочу снять этот диагноз, потому что уверена, что никакой шизофрении у меня нет. После всего случившегося я не хочу больше жить в Москве. Я люблю этот город всей душой, но сейчас хочу искать какие-то точки соприкосновения с Питером.
Христина, небинарный человек
Мне с детства в основном нравились женщины, и в школе у нас была толерантная среда. Я жила и думала, что люблю Россию, что я патриотична. У меня советские родители (мама очень любит романтизировать те времена), и у меня было тоже такое романтическое ощущение от Москвы. Но в 2013 году, когда принимали «закон о запрете пропаганды гомосексуализма», я поняла, что это все не так. Уже начались первые задержания на митингах: я увидела, как женщин бьют дубинками, сажают в автозаки. Я была студенткой, и вдруг поняла, что этот город и эта страна меня не принимают. Случился такой кризисный перелом от осознания, что прекрасной России, про которую рассказывали в школе, не существует. Тогда я начала бояться, закрываться…
В 2020 году я пришла на одиночный пикет, чтобы поддержать активистку Юлию Цветкову. Ее обвиняют в распространении рисунков, призывающих к позитивному, ответственному и непотребительскому отношению к женскому телу. Я ей очень сочувствовала, потому что никто не должен сидеть за просвещение.
У памятника Надежды Крупской на Чистых прудах мы с другом и еще несколько ребят сидели на лавочках, когда пришли полицейские. Я пыталась объяснить организаторам, а затем полицейскому, что Конституция разрешает выходить на одиночные пикеты без согласования. Сотрудники полиции не слушали и не смотрели никому в глаза.
И когда меня попыталась схватить две женщины-полицейские, я вспомнила ценный инсайд из «Молчание ягнят»: когда ты хочешь проявить сочувствие у маньяка или убийцы, нужно побольше говорить о себе, как о человеке: как тебя зовут, что ты чувствуешь. Тогда есть шанс, что в тебе этого человека увидят. Я начала говорить о том, что у меня месячные и болит живот. Одна полицейская ослабила хватку, пообещала мне врача, а вторая — непоколебима. В какой-то момент нас окружили журналисты, которые стали на них кричать. Меня отпустили, и один из журналистов сказал мне: «Лучше беги». И я побежала.
Для себя я решила, что больше не буду выходить на улицы, не буду забираться на броневик. Какой толк от активиста, если он не в ресурсе? И все же я хочу помогать людям. Поэтому решила, что буду заниматься развитием своей частной психотерапевтической практики, чтобы поддерживать тем, чем могу.
Маша, лесбиянка
Когда у меня были первые отношения с девушкой, я чувствовала себя достаточно спокойно. Не паниковала, когда она хотела взять меня за руку в людном месте. А еще мы любили целоваться около памятника Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке.
Я сказала маме, что в лесбиянка, в 15 лет. Если бы я тогда этого не сделала, сейчас это далось бы с огромным трудом. Мне было бы страшно. С возрастом, с опытом, увеличивается рефлексивность и рационализация. Хотя здесь даже не личный опыт сыграл, а общая обстановка в стране. То, что мне рассказывают друзья и коллеги, то, какие цифры мы получаем в нашей лаборатории в университете — все это говорило о том, что мне не стоит открыто проявлять свои чувства на публике. Даже в тусовке с френдли-людьми я не очень готова взаимодействовать с партнерками.
Сейчас в Москве мне сложно найти безопасное место, пока это только моя комната. Есть условно безопасные места, например, ВШЭ, где я учусь, где даже разговариваю громче. Когда я пришла учиться в университет три года назад, то попала в атмосферу, где все используют феминитивы, спокойно обсуждают сексуальность, гендерную идентичность. У меня сложилось ошибочное впечатление, что в целом ситуация в России или конкретно в Москве меняется к лучшему. Но затем я поняла, что ВШЭ — это не вся Москва. И даже здесь я все равно чувствую угрозу.
Недавно я думала о том, что хочу съездить поучиться за границей. И мои друзья мне говорят: «Ты просто хочешь эмигрировать». Нет, я хочу взять перерыв, отдохнуть от Москвы. Я перенасытилась этим местом: взяла все, что можно взять на данный момент, устала чувствовать себя тревожно, в невозможности реализовать себя. Меня вынуждает уехать более качественное образование, академическая свобода, адекватная политическая атмосфера.
Яша, гей
Я художник, артист с поломанной жизнью, как это часто бывает в России. От меня отказались родители: жил в приюте, ибо мама, которая воспитывала ребенка до 15 лет, узнала, что он гей, и выбросила его как бракованную игрушку. Мальчики мне нравились всегда. Помню, когда я был в детском саду, мне в хороводе было приятнее стоять с мальчиком. И это к тому, что говорят о пропаганде, мол, она делает нас геями. Что знает ребенок о сексе в 5 лет? Как и утверждение, что у гомосексуальных родителей гомосексуальные дети. У меня родители гетеросексуалы, как я по такой логике, геем родился?
В Москве на меня нападали большими компаниями несколько раз, и обычно я один отдувался за всю свою компанию, которая в силу страха не могла постоять за себя. Тогда я был стеснительный, зажатый, не красился, мне постоянно кричали «пидор» и «хач», потому что внешность у меня нерусская.
На Китай-городе было два таких случая. Первое нападение случилось в метро: мы с друзьями увидели, что за нами идут какие-то люди, решили их обойти, чтобы не нарваться, но они все равно докопались. Мне они сказали, что помимо того, что я «пидорас», еще и приезжий. Но тут подошли сотрудники полиции, и в последствии нашли у тех гопников наркотики.
Второй раз на меня напали, когда мы шли с друзьями по улице. Я был без макияжа, выглядел обычно. Но было одно «но» — сережка на левом ухе. И это стало поводом. Вышел человек из арки и говорит: «Че за пидоры?». Тогда мой друг полез в шоппер за перцовкой. Но за мужиком вышли его друзья. Меня ударил один из них, а потом они напали всей толпой.
Сейчас я постоянно наношу макияж, надеваю женские наряды, и никто не подходит и не говорит плохого слова. Люди видят мою уверенность, потому что я чувствую себя свободно.
Говорят, что в Москве еще нормально, а вот в регионах… Я убежден, что в сравнении ничего не познать. Это как, когда повышают пенсионный возраст, депутат говорит: «А в Китае вообще нет пенсии». Но я не хочу сравнивать. Не хочу думать, что в Москве толерантнее относятся к ЛГБТК+, чем на Камчатке. Я хочу, чтобы в Москве толерантно относились.
Над проектом работали: Татьяна Воронова, Гедиминас Нарбутас
Фотограф: Никита Эрфен
