Рассказываем истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, эмигрировавших в другие страны
“Парни ПЛЮС” продолжают публиковать истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, которые приняли решение эмигрировать в другие страны из-за войны и гомофобии. Интервью были взяты в рамках проекта «ИСХОДники».
На сей раз мы хотим поделиться с вами историей Анатолия, гея из Берлина. В интервью он рассказал о своей антивоенной деятельности в России, поделился вариантами легализации в Германии, а также напомнил о том, что не надо путать туризм с эмиграцией. Советуем к прочтению!
Первый вопрос, и он, кажется, простой: расскажи о себе?
Анатолий: Меня зовут Анатолий, мне 39 лет, я из России, родом из очень маленького городка в Кировской области. Вырос в период слома Советского Союза, безумных девяностых годов: сложная жизнь у всех, передел территорий, гопота, и при этом ты стараешься расти нормальным, разумным, адекватным.
Кстати, в школе я был жутким ботаником: у меня не было даже четверок, поэтому меня только ленивый не шпынял. Всегда мечтал уехать из кошмара и поэтому уехал в Казань, где прожил 8 лет.
Почему в Казань?
Анатолий: Казань выбрал, потому что это был ближайший город к Вятским Полянам – всего 150 км на электричке. Кроме того, там жила моя сестра, дядя и другие родные. И вообще мне очень нравился этот город.
Я уехал туда поступать только в 21 год — несмотря на золотую медаль, я не поступил сразу после школы в институт. У меня просто очень авторитарные родители. Я хотел поступать на биолога, но родители мне не разрешили. Сказали идти на инженера-строителя.
“Так к концу лета я оказался в следующей ситуации: мне 18 лет и привет, кирзовые сапоги и плац”.
Я остался еще на три года в своем городе учиться в техникуме на программиста. Пошел туда, чтобы просто не идти в армию. Уже в 2004-ом году закончил техникум с красным дипломом и поехал в Казань, где поступил в КХТИ (Казанский химико-технологический институт).
Учеба уже как-то надоела к этому моменту, поэтому я параллельно работал: сначала преподавал информатику в училище, а на пятом курсе ушел в работу с детьми: устроился в компанию “Тимсофт”, где проработал около 5-ти лет. Я занимался детскими многодневными программами на каникулах, а также, будучи инструктором, вёл командообразующие мероприятия для взрослых.
В Казани встретил своего первого партнёра, с которым мы прожили чуть больше 8-ми лет. Это были серьёзные и крепкие отношения. Однажды он пришёл после работы и сказал мне, что уволился и предложил переехать в Москву. Это был 2012-ый год, когда Казань готовилась к Универсиаде – она тогда была невыносимой с точки зрения стройки: невозможно было ни ходить, ни ездить. Тогда же у меня на работе было всё не очень гладко да и вообще мы до этого довольно много обсуждали переезд в Москву или Питер. В общем, в мае мы переехали в Москву.
Уже в ней уже я ушёл из работы с детьми, стал развиваться в другом направлении и сейчас работаю в маркетинге. Являюсь руководителем направления по развитию стратегии лояльности и CRM в большой компании по продажам бытовой техники и электроники.
“Так Москва стала для меня тем местом, которое я очень люблю, где я развился профессионально и где у меня появилась возможность больше путешествовать”
Я всегда был абсолютно сумасшедшим по теме путешествий: мы могли запросто сгонять из Москвы в Тулу или другие соседние города. Мы и из Казани много куда путешествовали: и в Йошкар-Олу, и в Чебоксары, и в Нижний Новгород, ещё куда-то. Это такой кайф – смотреть что-то новое. В этом плане Москва была воротами для путешествий. Особенно до ситуации с Крымом. Мы смогли застать два года, когда ещё можно было спокойно летать
А что изменилось через 2 года?
Анатолий: Через два года случился Крым в 2014-ом году. Сильно поменялся дискурс внутри общества, поменялась экономическая ситуация, курс рубля резко упал. Я тогда ещё не сильно много зарабатывал и стало сложнее путешествовать. Да и началось всё это бурление внутри общества. Когда мне что-то говорят про 8 лет, то я обычно говорю, что началось всё это гораздо раньше. Я понял, что мы катимся куда-то не туда ещё раньше, даже не в Москве.
Как ты это заметил, в чем это выражалось?
Анатолий: Первый звоночек случился еще в Вятских Полянах. Когда мне было 19-20 лет и я был ботаном-студентом в своем техникуме — меня выдвинули на лучшего студента. Мы тогда давали интервью на местном радио, про нас местные газеты писали. Потом была церемония награждения в Доме культуры, после которой ко мне подошли и предложили пойти в партию “Единая России”, которая в 2002-м году только зарождалась.
Со мной разговаривала директор ДК, обаятельная молодая женщина, рассказала о целях партии, и я решил попробовать и вступил в это безобразие. Хватило меня ненадолго, через месяц или полтора я вышел оттуда.
Расскажи подробнее, почему ты принял решение уйти?
Анатолий: Я сходил на одно заседание местной ячейки, думая, что начинаю другой уровень общественно-социальной жизни и смогу на что-то повлиять. К сожалению, на собрании речь шла о том, как эффективнее потратить бюджет и поддержать своих местных карманных предпринимателей, пролоббировать чьи-то интересы.
Я сидел и слушал про поддержку мясокомбината, как мы ценим пенсионеров и как поднимем им пенсии. Тогда я попросил слово и толкнул речь про то, что нужно помогать и молодым людям, создавая новые общественные пространства и развивая инфраструктуру в маленьком городе.
“Яркий момент, который я запомнил: все покивали головами, а после заседания ко мне подошла директор ДК, и сказала, что я не понимаю, как всё работает. Что я , конечно, молодец, что всё это говорю, но это все нелепо”.
Меня это очень сильно приземлило — стало всё понятно. Честно говоря, я очень тогда расстроился. Для меня это было шоком, потому что, наверное, был слишком наивным. Я ведь пошел туда, чтобы сделать жизнь лучше, а это оказалось никому не нужно.
Но возвращаясь к тому, почему я хотел уехать, скажу, что Москва – это свободный город в отличие от других российских городов. Живя в Казани, ты в большей степени на виду, потому что многие друг друга знают, смотрят на тебя и осуждают за спиной. Для меня, к сожалению, общественное мнение было значимо, оно меня сильно разрушало и травмировало. В Москве же людям пофигу, и поэтому я задышал там.
Но, к сожалению, наши с партнером отношения не пережили испытания Москвой. Мы разошлись с моим первым партнером спустя 3 года жизни в столице, пошли в разные стороны. Но мы сохранили дружеские отношения и сейчас это мой самый близкий друг. Это тот редкий случай, когда я сохранил отношения с бывшим.
Я довольно быстро в Москве стал абсолютно открытым в плане своей ориентации, сейчас я абсолютно принял себя, а все мои коллеги знают о моей гомосексуальности. Раньше это было проблемой, особенно в Вятских Полянах, когда ты думаешь, что ты один такой. Интернета же толком нет, почитать негде, поговорить не с кем, а родители консервативны.
Родители сейчас знают? Ты открывался им?
Анатолий: Да, но это произошло в результате аутинга. У меня в Казани был ужасный опыт сталкинга, когда меня преследовал один человек 9 месяцев. Этот человек был довольно влиятельный, имел определенные связи, да и к тому же я был еще молод, глуп и боязлив.
Были моменты, когда меня избивали по заказу – это был очень тяжелый травматичный опыт, который сильно сказался на мне. Сейчас я общаюсь с психотерапевтом, потому что у меня есть некоторые ментальные проблемы. Более того, у меня была суицидальная попытка. Это всё последствия того, что этот человек делал со мной.
Когда до тебя добирается влиятельный человек, а ты глупый студент, который не имеет опыта и понимания, как с этим бороться, ты оказываешься в довольно тупой ситуации, когда сам загоняешь себя в угол и делаешь глупость.
Почему он это делал? У тебя есть предположения?
Анатолий: Конечно, он сам сказал. Он преподавал в нашем вузе и поэтому мог давить на меня через институт. К сожалению, высшая школа – это самая грязная сфера, где работают самые отвратительные люди. Их легко подкупить и они с удовольствием делают всякие пакости. Поработав там, я могу сказать, что это фантастический серпентарий, по крайней мере, КХТИ точно.
С этим преподавателем мы общались и вместе работали, он был не сильно старше меня. В какой-то момент, когда мы сидели в кафе и пили кофе, он сказал мне следующее: “слушай, ну про тебя же всё понятно, ты гей.”
Я ответил, что да, понимая, что он тоже интересуется парнями. Мы поболтали и похихикали, что не во вкусе друг друга, и решили тогда, что будем друзьями. А потом у него снесло крышу — он захотел отношений. Я сказал ему, что он сошел с ума и что у нас ничего не может быть. После чего понеслось….
Он оказывал давление на моих друзей, чтобы они перестали со мной общаться. Таким образом он пытался максимально меня изолировать. Потом началось физическое насилие. В какой-то момент я понял, что нахожусь в замкнутом круге, из которого уже не могу выбраться. И вот он сделал аутинг моим родителям. Собственно, так мои родители и узнали.
У меня очень классическая советская консервативная семья: мама – учитель русского и литературы, папа служил в военизированной пожарной охране, то есть человек с погонами. Я ехал домой вечером на электричке, была зима, мороз -30°. Электричка старая, в ней почти не топят, свет вырубили – чернота. У меня ноги от холода отваливаются. В тот момент я уже знал, что мои родители знают о моей ориентации.
Я помню, как останавливаясь на каждой станции, у меня мысль была выбежать и просто закопаться в этом снегу. Замёрзнуть прямо там или вернуться обратно в Казань. До этого мы с родителями уже созвонились и они произнесли фразу: “нам надо поговорить.” Эта фраза – худшее, что можно придумать. Поэтому три с половиной часа дороги стали для меня настоящей пыткой. Хотя последующий разговор был на самом деле нормальным. Сейчас, возвращаясь к этому разговору, я понимаю, что был ещё недостаточно смел и зрел, что можно было этот разговор провести по-другому.
Мама тогда начала “хлопать крыльями” — говорила, что это я по молодости пробую всё, что это просто баловство и нужно возвращаться к нормальной жизни. А я сижу и молчу. Потом на кухню зашёл папа и сказал: “ты – наш сын. Мы вообще не имеем права лезть в твою спальню, мы тебя любим любого. Это твой дом и ты всегда можешь сюда вернуться.”
У меня родители прекрасные, просто они немножко из другого мира. В принципе, они ко всему нормально относятся, но при этом до сих пор, когда я приезжаю, начинается стандартная история: “ну что, сын, когда детей заведешь?”. При этом мы больше не разговаривали на тему моей ориентации. Может быть, конечно, это неправильно и мне надо было еще раз поднять эту тему. Но тут важно отметить, что я не близок со своими родителями.
Я очень люблю и уважаю своих родителей, но мы разговариваем в основном о природе, о погоде, о чём-то таком. Никогда у нас не было близкого контакта и никогда мы не разговаривали о том, что у меня есть какие-то эмоции и чувства, которые надо проговорить и которыми следует поделиться. С другой стороны, мне проще находиться вдалеке от них и не париться насчёт всего этого.
Таким образом человек, который совершил аутинг, помог мне открыться родителям. Его стратегия была в том, что меня выгонят из дома и я приползу к нему. Он честно и спокойно говорил мне об этом в лицо. Эта история научила меня перестать испытывать страх во многих вещах. Думаю, это сыграло большую роль в том, что впоследствии я участвовал в протестах и не молчал о своей позиции, когда началась война.
“Во-первых, я не молчал в соцсетях — везде, где мог, высказывал антивоенную позицию.Во-вторых, дома я организовал подпольную типографию: купил принтер, стал скачивать листовки “Весны” и “Феминистского антивоенного сопротивления. Начал печатать и расклеивать их каждый день до и после работы. Это был мой способ сопротивления. ”.
Когда началась война, я несколько месяцев не разговаривал с родителями. У них просто включился режим “не всё так однозначно”. И это при том, что у нас в Одессе и Львове есть родственники. Во Львове они последний раз были в 89-м году, а в Одессе они были в 2010-х. Поэтому я был очень удивлен, когда у родителей включилась история про нацистов, НАТО и бандеровцев. Несколько месяцев у нас был своеобразный конфликт — я пытался с ними разговаривать, но потом отступился, поскольку не хотел ссориться еще сильнее.
Самый жуткий момент был, когда мне скинули новость из местной газеты. Там рассказывалось, как моя мама проводила урок, в котором они с учениками писали письма на фронт нашим “солдатам-защитникам”. Это меня выкосило на три дня. Мне было это непонятно и жутко больно. Я думал тогда: “Мама, что ты делаешь? Зачем?”. К счастью, сейчас они поменяли собственное мнение.
Что повлияло на твоих родителей?
Анатолий: На их позицию повлияло несколько факторов. Во-первых, приехали первые цинковые гробы с детьми тех, с кем общаются мои родители. Второй момент – это проблема с медицинскими препаратами. Они оба перенесли тяжелые болезни и нуждаются в ряде иностранных препаратов, особенно гормональных. Сейчас же их стало намного сложнее достать. В-третьих, на них повлияло общение с моим молодым человеком, когда они приехали в Москву.
Он украинец, но живет сейчас в Москве. Он приехал сюда учиться 20 лет назад и сейчас пишет диссертацию, но вся его семья находится в Одессе. Когда я познакомил его с родителями, то сказал, что “вот он нацист-бандеровец” и что они могут поговорить с ним на эту тему. Он в свою очередь рассказал им, как себя чувствуют дети в Одессе от бомбежек “освободителей” и как его племянники спят в ванной между двух стен, чтобы в них не прилетели осколки.
Видно было, что им стало стыдно. У них поменялась риторика. Я не прошу от них активизма, но для меня важно, чтобы они хотя бы перестали поддерживать эту войну. Я думал, что этот наш семейный конфликт затянется надолго, но закончилось всё гораздо быстрее.
Расскажи, как ты оказался в Берлине?
Анатолий: На самом деле я просто не знал, что делать в Москве. Я понимал, что в какой-то момент я допрыгаюсь и меня арестуют, потому что подобного рода листовки у нас не прощают, а я их лепил и на Арбате, и на Красной Площади.
В августе я решил съездить навестить в Берлине моего очень близкого друга, которого я знаю больше 20-ти лет. Он – врач, его партнер – учитель. Тогда же ребята предложили мне остаться. Сначала я не согласился, потому что в Москве у меня была кошка. В итоге я пробыл в Германии неделю и затем уехал обратно.
В сентябре у меня был еще один отпуск и я решил, что проведу его тоже в Берлине. У меня были билеты на 24-ое сентября через Минск и Вильнюс. Однако 19-го сентября Литва закрыла границы для российских туристов и мне пришлось поменять маршрут: я купил билеты Москва-Питер-Хельсинки-Берлин. А уже 21-го числа произошла мобилизация. В этот же день мне написал друг и предложил поменять билеты, чтобы вытащить меня пораньше, пока не загребли. Только вот билетов уже не было.
24-го числа я, скрестив пальцы, отправился на рейс с ручной кладью, чтобы не привлекать лишнего внимания на границе. Границу я прошел легко. Билеты у меня были куплены заранее — туда-обратно — но обратно я уже не вернулся.
“Помню, как ребята в Берлине мне сказали, что это уже не обсуждается: “вот тебе комната, это твоя спальня, ты просто остаешься здесь”. Спорить я уже не стал”.
В каком статусе ты в Германии?
Анатолий: В настоящий момент я нахожусь в Германии нелегально, поскольку у меня закончилась туристическая виза. С прошлого года, взаимодействуя с адвокатами, я пытался легализоваться здесь еще до того, как истекла моя виза. Мы просили, чтобы мне продлили её, пробовал получить визы на изучение языка, либо просто на поиск работы. В общем, рассматривали все возможные варианты, но ничего из этого не сработало — везде в итоге предлагают начинать процедуру запроса убежища.
Я в свою очередь не хочу получать статус беженца. Знаю одного парня, который подавался ещё в сентябре, и недавно ему пришел отрицательный ответ. К сожалению, у бегущих от мобилизации, неважно гей ты или не гей, шанс получить положительное решение на беженство порядка 5-ти процентов. А тебе ведь потом придется эти полгода жить в лагерях, в общаге по 6 человек в комнате. К этому я не готов.
Я элементарно не смог бы даже удаленно работать на свою компанию, чтобы платить свою ипотеку за квартиру, которую взял за полгода до начала войны. В итоге все свелось к переписке, в которой я прошу дать мне возможность находиться в Германии. Мой друг написал поручительство, что он предоставляет мне жилье и готов меня в нем зарегистрировать и спонсировать моё проживание. Но в ответ мне пишут, чтобы я запросил убежище. Я ответным письмом объясняю, почему не хочу этого делать, а от них снова ответ, что мы всё понимаем, но нужно поступить так, либо мы вас депортируем. А депортировать можно только прямым рейсом в родную страну.
В итоге у нас происходит такая вот переписка, но при этом никто ко мне не приходит, хотя они знают, где я живу. Наверное, они понимают, что никакой угрозы я не представляю, а миграционной службе есть чем заняться и без меня.
Есть какой-то план B, C, D?
Анатолий: Да, есть несколько опций. Во-первых, есть опция расслабить булки, забить и сидеть работать-гулять. Но так как я супер тревожный человек, который сейчас с мешочком различных проблем на куче разных антидепрессантов — это не добавляет мне спокойствия и равновесия в жизни. Хотелось бы получить хоть какой-то статус. Кроме того, мы могли бы с моим молодым человеком встречаться в Литве в Вильнюсе, потому что сейчас ему очень тяжело добираться до Берлина.
Второй вариант – это податься на беженство, но для меня он пока не подходит, потому что он мне не нравится. Третий вариант – уехать в третью страну, например, в Грузию. У меня там есть очень близкие друзья, включая того молодого человека, с которым после расставания у нас сложились очень близкие отношения. Но минус этого варианта в том, что у меня будет бан в шенген на несколько лет за нарушение сроков пребывания.
И последний вариант – это получить визу фрилансера. Её можно получить здесь, даже если у меня просрочена туристическая виза. Мой знакомый дал мне контакты адвокатки и бухгалтерки, которые помогут собрать нужный мне пакет документов и податься на эту историю. Единственный затык — нужно найти 3-4 компании в Германии, которые составят письмо о намерении заключить контракт со мной. Буду сейчас этим заниматься.
Расскажи, как у тебя с языком, владеешь ли ты немецким или английским?
Анатолий: Английский я знаю довольно неплохо. Для коммуникации и для общения с друзьями моего уровня языка достаточно. В Берлине у меня вообще нет проблем с общением. Более того, я знаю нескольких ребят, которые приехали из разных стран, живут и работают здесь и даже не начинали учить немецкий.
Заметил ли ты какую-то разницу между тем, когда ты приезжал в Берлин как турист, и тем, когда ты теперь постоянно проживаешь там?
Анатолий: Да, есть разница. Правильно говорят, что не нужно путать туризм с эмиграцией. Во-первых, я до сих пор не могу признать, что я эмигрировал, поскольку до конца не зафиксировался здесь. Я очень скучаю по дому. Недавно, разговаривая о родном доме, пустил слезу. И это несмотря на то, что я человек, который не умеет плакать.
Но я хочу домой, я хочу строить классную страну, хочу жить у себя, путешествовать. Интегрировать свою родную страну в мир, а не отделяться стеной.
По поводу разницы: тебе нужно привыкать к тому, что на все у тебя должен быть термин (“Der Termin” в немецком означает запись на прием в государственные органы, больницы, другие учреждения, а также вообще визит, посещение или установленное время встречи – прим. ред.). Здесь нет быстрых доставок, а я уже привык, что Яндекс-Лавка или Самокат притащит тебе продукты в течение 15-30 минут практически в любое время суток.
В воскресенье ничего почти не работает, могут не работать кафе и рестораны, барбершопы. Многие заведения работают в то же время, что и ты. Я привык к тому уровню сервиса, который в России. Здесь же сервис совершенно другой. Ритм жизни тоже абсолютно другой. Когда ты турист, то ты вообще не обращаешь на это внимания. Но мне кажется, что немцы такие медленные после Москвы. Они совершенно по-другому пользуются общественным транспортом: стоят перед дверьми, на эскалаторе находятся слева и ходят компанией так, что их не обойти.
Люди здесь наслаждаются жизнью. Это может быть довольно непривычно из-за того, что мы привыкли ходить строем и жить по чётким правилам. У них же нет проблемы попросить человека уступить место или просто пропустить тебя. Они делают это с улыбкой, их это не парит. Здесь бывают классные вещи — например, в субботу и воскресенье все выставляют коробки с какими-то классными книжками, чашками, бокальчиками. А ты такой ходишь и собираешь всё это.
Ранее я не общался с местными семьями, но сейчас я вижу, как они общаются внутри семьи и там совершенно нет какой-либо возрастной иерархии. Там нет такого, что “я старше, я родитель, а ты, сопля, молчи!”. У нас же всё равно сохраняется это “вот поживешь с моё”. Здесь в Германии ты на равных общаешься со всеми.
Как тебе удается поддерживать отношения на расстоянии?
Анатолий: С моим нынешним парнем мы познакомились полтора года назад. Это третьи серьезные отношения в моей жизни. При этом изначально мы познакомились в интернете для секса. После первой встречи мы начали видеться ежедневно и через полгода, когда мы дурачились, он произнес фразу: “я тебя люблю”. Я, конечно, этому удивился — спросил, что это за новости такие и ответил что-то вроде: “я к тебе тоже хорошо отношусь”.
Год до мобилизации мы просуществовали примерно в таком формате. Потом я уехал и не вернулся. Когда мы разговаривали после моего отъезда, то он расплакался — ему было тяжело без меня, а я продолжал свое это “хорошо отношусь”. В октябре у меня был день рождения и он приехал ко мне. К счастью, ему не требуется виза, как гражданину Украины. Мы провели здесь две недели в октябре и потом он еще в декабре приезжал на 3 недели.
И вот тогда, в декабре, я понял, что тоже этого человека люблю. Я сказал ему: “Чувак, я тебя тоже люблю!”. А он тогда заявил —”ну наконец-то!”
Сейчас мы каждый день созваниваемся, регулярно переписываемся. Я понимаю, что это тяжело. Нам хочется жить вместе, побыть рядом. Иногда возникает эта история с моим внутренним сожалением, что в Москве мы не проводили вместе больше времени — не жили вместе, хотя каждый день виделись. Сейчас я четко ощущаю, что мне действительно этого человека не хватает.
Это здоровое зрелое чувство. Я хочу быть вместе, выйти замуж. Мы даже начали уже это обсуждать, мол, когда появится возможность, то мы поедем и оформим партнерские отношения. Я очень тактильный человек и мне хочется, чтобы меня обнимали и самому обнимать. Мне этого очень сильно не хватает. И самое главное, почему мне сейчас тяжело — я переживаю, что он находится в Москве. Если бы он был в безопасном месте, то я бы переживал меньше. Отношения на расстоянии – это, конечно, тяжело. Сейчас мы обсуждаем наши перспективы, но пока все слишком неопределенно.
Думал ли ты когда-нибудь о том, чтобы завести детей?
Анатолий: Раньше я не любил детей. Но когда я начал работать с детьми, то я кайфанул от них. Работать с детьми действительно классно да и дети ко мне хорошо относились. В тот момент я понимал, что хочу завести детей. Однако российские реалии меня несколько приземлили — я отказался от этой идеи, понимая, что это невозможно в моей стране.
Поэтому я от этой темы немного ушел. К тому же, моя самостоятельная жизнь без каких-либо обязательств тоже дала о себе знать. Я привык, что я все время один и сам себе хозяин. Но мы разговаривали об этом с моим молодым человеком — он любит детей и хочет их завести.
Думаю, что когда мы окажемся в безопасной стране и укоренимся как семья, то мы с удовольствием заведем ребенка. Причем мне не критично — будет ли это приемный ребенок или мой биологический. Так что если говорить короче, то да – я бы хотел детей.
Основываясь на своем опыте работы с детьми, расскажи, почему людей пугает мысль о том, что открытый гей может работать с детьми?
Анатолий: Предположу два основных момента. Первый: люди не видят разницу между гомосексуалом и педофилом. Мол, если гей идёт работать с детьми, то всяко для того, чтобы совращать мальчиков. Второй: пропаганда в России транслирует, что ЛГБТ-сообщество старается обратить детей “в свою веру”. Что даже гетеросексуальный ребенок после общения с геем превратится в гомосексуала.
Как-то мы проводили родительское собрание перед сменой в детском летнем лагере, после которого директору компании позвонила одна родительница и спросила: “Вы что, не видите, кто у вас там работает? У вас там гей работает, как вы это позволяете?!”
Моему руководству хватило ума мне об этом рассказать, но они не смогли сделать ничего лучше, чем пообещать следить за мной более внимательно, чтобы «ничего не произошло». Наше общество очень инфантильно, оно не научилось брать на себя ответственность. Оно может у нас и не самое гомофобное, но оно очень внушаемое и управляемое пропагандой.
Если с экранов скажут, что геев и лесбиянок надо мочить, то люди побегут их мочить. Если же скажут, что их надо любить — люди пойдут их обнимать. И это ужасно.
Выражаем благодарность за предоставленный материал
журналисту Валерию Клепкину и фотографу Никите Эрфену
