Рассказываем истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, эмигрировавших в другие страны
Мы продолжаем публиковать интервью русскоговорящих ЛГБТК-людей, которые приняли решение эмигрировать в другие страны из-за войны и гомофобии. Интервью были взяты в рамках проекта «ИСХОДники».
На этот раз мы решили рассказать вам историю Артёма и Даниила. Это супружеская гей-пара, которая проживает во Франции в городе Лионе. У Артёма два высших образования, он адвокат и активист в ЛГБТ-организациях. Даниил – медицинский работник, певец и графический дизайнер.
Герои интервью рассказали о своей жизни в России до войны, а также поделились, как изменилась их жизнь после эмиграции. Каково жить супружеской гей-паре в такой стране, как Франция? И какую помощь им оказывает французское правительство? Обо всём этом и не только — читайте в интервью!
Для начала расскажите по очереди о себе всё, что хотите рассказать
Артём: Меня зовут Артем Лапов, я родился в России, мне 34 года. Из них 30 лет я прожил в Томске, потом переехал в Москву. Закончил университет по юридической специальности, интересовался правами ЛГБТ-сообщества, с 2013-ого года помогал ЛГБТ-людям с защитой их прав в Томске, был юристом, а уже потом стал активистом в ЛГБТ-сфере.
Сначала я работал как юрист, потом уже в статусе адвоката помогал ЛГБТ-людям по всей Сибири. В 2019-ом году переехал в Москву, помогал ЛГБТ-людям в разных организациях — и в Российской ЛГБТ-сети, и в благотворительном фонде «Сфера», и в Московской ЛГБТ-группе «Стимул». Также я являюсь интерсекс-активистом.
С одной стороны, я занимался правозащитной работой, а с другой стороны — организовывал и проводил обучающие семинары, тренинги по правам человека, свободе слова, языку вражды и правовым проблемам интерсекс-людей. Самая большая тема была об отношениях в однополых семьях в России: о том, как это можно урегулировать в России, как можно заключить брак за границей, а также различные вопросы, связанные с детьми. Помню, у меня было одно дело, когда я помог вернуть ребенка, которого изъяли из семьи.
Даниил: Меня зовут Даниил, я из Москвы. Я являюсь медицинским работником, работал медбратом. В сферу ЛГБТ-людей я не был вовлечен, пока не встретил Артёма. После нашего знакомства я начал ездить с ним на его выступления на конференциях. Благодаря ему я узнал, кто такие интерсекс-люди. Как медицинскому работнику мне было это очень интересно и важно.
Позже я пытался поднимать этот вопрос и в медицинской сфере — говорить о том, что есть такие люди. Стоит отметить, что не все врачи об этом знали. Когда я это рассказывал, то на меня смотрели иногда с такими удивленными глазами, типа, «что ты говоришь». И я говорил: «Ага, вот так бывает!».
Как вы познакомились? Как начались ваши отношения?
Даниил: Я сидел в инстаграме, зашел в профиль к этому молодому человеку и увидел, что прекрасней человека на этой планете не существует. К счастью, я тогда решил, что это судьба. В тот же день мы встретились и пошли в ресторан. Позже я лишь убедился в том, что мои мысли совпали с действительностью. Вот, собственно, и всё. Потом я приложил максимальные усилия, чтобы этого человека никому не отдать. Вуаля.
Артём: Ага, примерно так всё и было — познакомились в инстаграме. Было это осенью 2020-ого года.
Расскажите, как вы оказались в Лионе?
Артём: Стоит начать с того, что заниматься ЛГБТ-активизмом в России немножечко опасно. Даже несмотря на то, что я был адвокатом, меня это особо не защищало: на меня пытались завести уголовное дело за мои видео в социальных сетях, несколько раз я попадал в паблик «Мужское государство» (Гомофобная и сексистская группировка, лидером которого является ранее судимый в России Владислав Поздняков – прим. ред.).
После этого была достаточно мощная травля, так как у них было около 80-ти тысяч подписчиков и они сливали адреса — таким образом каждый, кто хотел, мог написать или позвонить мне. В общем, жить было достаточно опасно, но в целом «норм». Конечно, иногда мы думали о том, чтобы взять какой-то перерыв — уехать на 3 месяца, а как все забудут, то вернуться и тогда всё будет в порядке.
Но после того, как однажды мне пришла повестка в центр по противодействию экстремизму, то уже появилась мысль, что нужно уезжать насовсем. Это была зима 2020-ого года. Причём у Дани не было загранпаспорта на тот момент. Поэтому мы выбрали выжидательную позицию.
А 24 февраля 2022-ого года началась война и жизнь поделилась на «до» и «после». Когда я увидел, что задерживают моих знакомых, устраивают обыски дома, когда в мою квартиру в Томске пришла какая-то повестка из полиции — мы решили, что нужно уехать. К тому же тогда еще были всякие слухи про мобилизацию.
В общем, мы достаточно быстро собрались — за 2 недели — получили паспорт, визу и улетели в Армению. Из Армении уже полетели во Францию, так как у меня была французская виза. Просто посмотрели, какие билеты есть и таким образом прилетели в Лион. Правда, мы ещё несколько дней пробыли на юге в Экс-ан-Провансе, потому что нас приютили знакомые. Мы думали остаться у них, пока нам не выдадут социальное жилье. Но у них была кошка, а у меня на них аллергия.
Поэтому мы стали искать жилье дальше и в итоге нашли в Лионе человека, который оказался французским ЛГБТ-активистом. Он сказал: «Приезжайте, живите у меня в квартире, она мне пока не нужна». Собственно, продолжительное время мы и жили у него в квартире. Но недавно мы получили социальное жилье. Здесь вообще дружное ЛГБТ-сообщество: и французская, и русскоязычная часть.
Какие у вас ближайшие планы? Есть ли у вас желание или планы оставаться дальше во Франции или вы будете искать новое место для жизни?
Артём: Мы часто это обсуждаем и говорим обо всём вместе с семьёй. На сегодняшний день мы приняли решение, что будем рассматривать всю эту ситуацию таким образом, что переехали сюда навсегда.
Я люблю Россию. У меня там есть родственники, я бы хотел с ними видеться и для меня это абсолютно не чужая страна. То есть у меня нет какого-то отвращения или желания что-то там забыть, вычеркнуть навсегда. Такого точно нет. Я стараюсь не читать новости, но все равно переживаю за то, что там происходит.
Конечно, вся эта ситуация влияет и на жизнь во Франции — тут, например, газ подорожал. Но жить с надеждой, что мы сейчас все переждём и через годик-два вернёмся… Знаете, мы иногда вспоминаем один ролик в YouTube о том, что когда после революции из России бежали белые и другие, то они тоже говорили: «Сейчас переждём, большевики уйдут, и мы вернёмся». И мы ведь знаем, чем это всё закончилось. Поэтому мы приняли следующее решение — настраиваемся на то, что надо будет здесь жить долго.
Сейчас мы надеемся получить французское гражданство, поэтому решили начать с изучения языка. Мы все никак не можем попасть на официальный интенсивный курс от государственной организации OFII, которая помогает интеграции. Мы стоим в очереди, но до сих пор до нас не дошли. Но мы ходим в социальный центр, три раза в неделю по 2 часа занимаемся с волонтёрками и они нас учат французскому.
Я вообще французский учил в школе и потому могу что-то говорить, но вот Даня начал учить язык с нуля. С моей помощью и с помощью волонтёров в социальном центре (где обучение стоит €10 в год) он выучил его и сейчас довольно хорошо разговаривает. Мы хотим дойти до уровня B2, чтобы иметь возможность поступить либо в университет, либо в какой-то колледж, либо пойти на переподготовку. Здесь много всяких переподготовок, которые длятся по полгода-году, после которых у тебя уже готовая профессия. Три дня учишь теорию, два дня практика. Все это время ты уже работаешь, получаешь деньги и совершенствуешь язык.
Есть ли у вас планы подтверждать свои российские дипломы или менять сферу своей деятельности в новой стране?
Даниил: Вообще у нас проблемы с дипломами, потому что мы попали в ситуацию, когда в обеих наших профессиях очень тяжело себя здесь реализовать. Поэтому мы решили сменить поле деятельности.
Я занимался графическим дизайном и решил уже здесь стать официально дизайнером. Тёма долго думал, чем заниматься, ходил в центр занятости, но пока решение ещё не принял. Он понимает, куда хочет двигаться, много чего изучает дополнительно. У него два высших образования. Одно из них он подтвердил. В общем, у нас много вариантов — будем пробовать, что выстрелит.
Артём: В России я был не только адвокатом, я делал много всяких проектов: например, организовал конференции, одна из которых была очень крупная — на 25 человек на 2-3 дня. Это была конференция по взаимодействию интерсекс- и транс-сообщества в России. Никто ни до, ни после такого не делал. Плюс я проводил крупные тренинги по правам человека.
Кроме того, меня есть еще образование пиарщика, но я по нему не работал напрямую, то есть у меня никогда не было трудового договора, хотя я всегда эти знания использовал. Даже защитил магистерскую диссертацию. В университете, когда учился, разработал тренинг, как пиарщикам и рекламщикам вести свою деятельность в интернете, чтобы «не сесть». Сейчас это уже, конечно, не работает, но на тот момент что-то можно было придумать. Тогда было меньше репрессивных законов, я их все собрал и сделал тренинг на целый день. Думаю, здесь можно как-то продолжить всю эту деятельность.
Мы ходим в социальный центр, там есть люди, которые организовывают образовательные проекты в поддержку разных уязвимых социальных групп. Также есть мысли уйти в IT-сферу. Посмотрим, что будет нам доступно, какие возможности обучения будут после того, как мы закончим курсы французского, которые, кстати ещё не начались. Нам все говорят, что мы сможем пройти переподготовку. Но вот сможем ли мы поступить потом в университет — нам пока не ответили. А если поступим, то будет ли какая-то стипендия? Нужно же платить и за квартиру, и за электричество, и за газ. Да и есть что-то надо. Но в любом случае я думаю, что все будет хорошо.
В каком вы сейчас статусе, как пара? Насколько я знаю, во Франции есть несколько разных статусов. Они по-разному называются, с разными правами.
Артём: Мы находимся в браке, но заключили мы его не здесь, а в США — сделали это в формате онлайн, когда ещё был ковид. Все документы мы получили. Как активист, я очень хотел проверить российскую бюрократическую систему на устойчивость. По закону этот брак должны были не то чтобы признать, но внести данные в реестр иностранных актов гражданского состояния. По российским законам гражданин в тридцатидневный срок обязан уведомить, если вступил в брак. Мы эту обязанность исполнили. Но, к сожалению, не успели все реализовать, поскольку началась война.
Мы успели подать документы: приехали по месту прописки в Троицкий ЗАГС Москвы, девушка взяла у нас документы, сказала: «Да-да, конечно», пошла вносить эти данные, но через полчаса вышла и сказала: «Извините, программа мне просто не даёт внести двух мужчин».
Она тогда сказала:: «Я понимаю, что вы имеете право, что это не признание брака, это просто включение сведений, но в программе сделать это не получается. Давайте я оставлю заявку программистам. Они мне все поправят, я внесу. Все будет хорошо. Всё же вы не одни такие. Много кто ещё заключает браки за границей. И такие сведения они обязаны предоставлять». В общем, всё было довольно уважительно. Она очень хотела помочь нам. Но в итоге через месяц-полтора мы получили ответ, что, извините, нет. Только вот не было обоснования почему.
Там была ссылка на один закон, на второй закон, но из одного другое не следовало. В итоге нас так и не включили в этот реестр, сведения в него не внесли. Всё это было в начале февраля 2022 года, а потом уже началась война. Конечно, в планах было обжаловать это, но не получилось. До этого, кстати, у нас была такая же история с переписью населения. Там тоже самое нам говорили, что не получается нас внести.
Вы получаете во Франции общее пособие, как семья? Как вообще ваш семейный статус отражается на том, какую помощь во Франции вы получаете? Влияет ли это на что-то?
Артём: Франция рассматривает нас как семью, как полноценную ячейку общества, поэтому у нас все общее. В скором времени у нас будет общий ИНН. Все пособия выдаются на семью и переводятся на одну карту по нашему выбору.
В организации, которая занимается пособиями — кассе семейных пособий — у нас два разных аккаунта, но мы видим общую информацию, как семья: там написано, какая сумма придёт в следующем месяце и сколько выплатили на текущий момент, также каждый из нас может изменять адрес получателя. Когда мы подавали заявку на социальное жилье, то нам посчитали общий доход и предупредили, что, когда наш семейный общий доход будет выше определённой суммы, то жилье мы должны будем вернуть и снять новое уже на общем рынке жилья. Так что в любом случае нас рассматривают как семью.
У Франции к американским документам вопросов нет, но по закону нам должны выпустить новый документ национального образца, что мы сейчас и ждём. Здесь это занимает много месяцев. Наличие семьи является даже преимуществом в жилищном вопросе. Причем тут даже необязательно в официальном браке находиться, это может быть даже сожительство. И таким людям жилье найти проще, чем одиноким людям, которые гораздо дольше ждут жилье.
У меня есть вопрос, на который вряд ли есть положительный ответ, но я все-таки его задам. Как вам кажется, есть ли сейчас в России возможности для активизма в ЛГБТ-сфере, и если они остались, то какие?
Артём: Не имею право сказать, что нет. Думаю, что есть. Для той работы, которой я занимался последние 2-3 года, есть. У меня 50% времени уходило на то, чтобы помогать людям, которые попадали на подставные свидания. Знаете, есть такие банды, которые знакомятся с геями. В Москве, Питере, Краснодаре это довольно распространено. В других регионах — есть единичные случаи. Обычно гей приезжает на встречу, его заставляют перевести или отдать все деньги, иногда бьют и отпускают. При этом почти никто не пишет заявление на нападавших. Тем, кто пишет, мы как раз помогали.
В моей практике было один-два случая, когда в полиции не захотели заводить дело. Во всех остальных случаях достаточно быстро находили людей — правда, не всех, но одного-двух-трех организаторов из банды. У них потом были были реальные сроки. Больше они свою деятельность не продолжали. Конечно, ни разу по этим делам не был признан мотив ненависти, то есть что это было нападение именно на гея, и поэтому наказание должно было быть жестче. Но я даже сейчас не вижу оснований, чтобы не помочь пострадавшим. Так что для такого активизма, мне кажется, пространство есть.
Помимо оказания консультации или помощи по вопросам таких преступлений, до сих пор продолжают консультировать по вопросам здоровья, ВИЧ. Эпидемия ВИЧ никуда не делась. В связи с тем, что в России принимают новые дискриминационные законы, которые касаются теперь всех, а не только несовершеннолетних, с публичной деятельностью становится, конечно, сложней. Получается, что те же ЛГБТ-конференции незаконны. С другой стороны, понятие «пропаганда» осталось тем же самым — таким же расплывчатым. «Пропаганда» трактуется как любое положительное упоминание ЛГБТ, поэтому если люди сами согласны присутствовать на конференциях и слушать, то теоретически закон не нарушается.
На практике закон о «гей-пропаганде» среди несовершеннолетних применялся за все эти годы не особо часто, там меньше 200 случаев. Можно заказать статистику в МВД. Понятно, что этот закон заставляет людей самоцензурировать себя, уходить в подполье. Но будет ли привлечение к ответственности массовым, когда в каждый комьюнити-центр придут полицейские, сомневаюсь.
Я думаю, что пространство для деятельности есть, но оно сужается. Что будет с публичными акциями, конференциями? Пойдёт ли кто-то на такой риск? Да и с финансированием очень сложно из-за санкций.
Хочу спросить про самое, как мне кажется, громкое дело, которое было связано с вашей профессиональной деятельностью. Это дело об убийстве на Курском вокзале в Москве. Чем оно закончилось?
Артём: В итоге убийцу судили. Присяжные признали его виновным, но проявили снисхождение. Это значит, что наказание не может быть больше, чем две трети от максимального, которое по этой статье составляло 15 лет. Другими словами, максимум оно могло быть 10 лет, а ему назначили 9, а потом ещё сократили на три месяца из-за того, что в суд принесли какой-то документ о том, что Бережной — ветеран чеченской войны.
При этом у него было два преступления: одно — статья 111 часть 4 УК РФ (причинение тяжких телесных повреждений, повлекших по неосторожности смерть потерпевшего), второе — причинение побоев. Второй потерпевший выжил: его ударили и полоснули по груди ножом – это у нас считается побоями. По второму преступлению дело долго рассматривалось и было прекращено за истечением сроков давности.
Каким образом во Франции работает ситуация с двумя вашими статусами: ЛГБТ-персоны и интерсекс-человека? В той же России, как мне кажется, это двойное исключение из сфер жизни. Что происходит с этим во Франции?
Артём: Наверное, пока сложно сказать. Мы общаемся в основном с ЛГБТ-людьми, но я стараюсь включаться в интерсекс-сообщество. Когда мы переехали во Францию, мы узнавали про юридические нюансы — я очень много консультировался именно с интерсекс-организациями. Я знаю, что здесь у них есть отдельное направление по помощи в иммиграции.
Единственное, где мы пересекаемся с гетеросексуальными людьми — это социальный центр, где мы получаем еду, продукты раз в неделю, а еще ходим три раза в неделю на курсы французского и один раз в неделю ходим на «плотницкое дело». Ходим туда ради того, чтобы пообщаться на французском языке, но и параллельно еще делаем абстрактные скульптуры из дерева. Время все равно пока нечем занять. Но здесь мы не встречали к себе плохого отношения.
Что происходит вообще с осведомленностью по этой теме? Нужно ли людям во Франции объяснять, что такое интерсекс?
Артём: Про интерсекс не знаю. Я же не хожу и не говорю об этом сразу всем при встрече. Если люди спрашивают, то мы сразу говорим, что находимся в браке. Люди с нами общаются. У нас есть подружки из социального центра, к которым мы в гости ходим. Одна из них нас со своей семьёй познакомила.
Люди к нам тянутся, но, наверное, больше не потому, что мы ЛГБТ-персоны и в паре, а потому что мы из России. Они хотят как-то помочь, поддержать, в том числе общением.
Что касается интерсекс-сообщества, то я, наверное, могу вспомнить только момент, когда мы ходили на прайд в Лионе — я себе тогда на спину повесил интерсекс-флаг. И несколько людей подходили ко мне и спрашивали, что это за флаг. Я в свою очередь им рассказывал, а они потом уходили гуглить. На тот момент мой французский был еще не очень хорош, это был где-то второй-третий месяц, как мы приехали. Я знаю, что в Париже есть интерсекс-организация, есть сеть юристов, которые по стране действуют. Я с ними общаюсь, хоть и не все понимаю, но всё равно принимаю участие в конференциях.
Одна организация предложила, чтобы мы в неё вступили и делали какие-то проекты. В Лионе тоже есть ячейка интерсекс-организации, они периодически проводят мероприятия. Мы ходили на один такой вечер, там девушка пела, рассказывала стихи, было стендап-выступление про небинарность. Вроде с принятием относятся — мы пока что какой-то дискриминации не встретили. Хотя один француз-гей нам рассказал, что его буллят коллеги по работе, но при его обращении в администрацию компании этот буллинг прекратился.
Более того, в социальном центре нам говорят, что если мы вдруг почувствуем к себе плохое отношение или если кто-то нам что-то скажет, то мы можем им «настучать». То есть если люди не выполняют правила центра и плохо относятся к уязвимым группам, то они просто будут лишены услуг этого центра.
Расскажите, в каком возрасте, в какой момент вы узнали, что такое интерсекс и что это относится именно к вам?
Артём: Слово «интерсекс» я узнал в 2017-ом году, когда был форум ЛГБТ-активистов. Я слушал про интерсекс-людей и узнал, кто это такие. На слайде организации, в которую я потом вступил, был список возможных интерсекс-вариаций — там как раз таки был мой диагноз. Таким образом я узнал об этом термине.
Замечали ли вы какое-то особенное отношение к россиянам во Франции после начала войны? Если да, то что это было? И второй вопрос, встречаетесь ли вы в социальном центре с беженцами из Украины?
Даниил: Мы не заметили какого-то особого отношения к русским людям. Не было такого, что нам говорили «до свидания, мы не хотим с вами общаться». Наоборот, очень много новых французских знакомых и друзей, кому мы говорим, что мы из России, начинают рассказывать нам, что у них там прапрапрабабушки/дедушки тоже были из России.
Недавно волонтёрша из социального центра, которая преподаёт французский язык, показывала нам облигации ещё из Российской империи. Это были царские облигации железных дорог. А у её мужа, например, прапрапрадед — Иван. Когда мы говорим, что мы — русские, то они в основном затрагивают свою историю, начинают спрашивать, что происходит в России. Агрессивного отношения к нам нет. С украинцами мы, конечно, контактировали и контактируем, они тоже ходят в социальный центр. Мы не замечаем агрессивного отношения к нам.
Артём: Из ЛГБТ-людей мы, наверное, знаем только одного украинца, он тоже общается с нами, но говорит, что ему интересно со своими общаться — украинцами из Одессы. Мы его звали летом на пикники, но он не приходил, там были в основном русские парни.
Единственное, что можно вспомнить: как-то мы выходили из метро и там сидели трое русских бомжей. Они услышали нашу речь и крикнули нам вслед, типа, «хохлы понаехали». Мы даже не нашли, что на это ответить.
Когда вы жили в России, говорили ли вы о своём статусе открыто, были ли вы открытыми геями в России? Комфортно ли жить гею в России?
Артём: Лично я говорил. У меня есть много всяких интервью на YouTube и печатных изданиях про то, что я — интерсекс-человек, и про то, что я — гей. Насчет комфорта, наверное, средне, потому что, как я в начале расказал, были периоды травли со стороны «Мужского государства»… Это было страшно. Тем более они «раскопали мой адрес». Правда, старый — я там не жил. Потом были всякие «сливы» из «Яндекс.Еды».
Думаю, что могли бы найти уже новый. Было непонятно, чего ожидать. На улице ходил, оглядывался. Маску не снимал не только в транспорте, но и на улице в периоды травли. В целом, я считаю, что публичность все-таки защищает. Если тебя никто не знает и ты пропал, то никто и не узнает, что вообще было. Если же напали на активиста и тем более на адвоката, то, наверное, к этому было бы больше внимания
Даниил: Я никому ничего не говорил о своей ориентации. Я считал это не очень безопасным, потому что работал в государственных поликлиниках, в которых хранилась абсолютно вся персональная информация: мои адреса, телефоны, всё. Это прямое взаимодействие с государством, потому что там выстроена вертикаль. Для своей безопасности и безопасности Артема я никому ничего не говорил, потому что я же не знаю, кто и как будет реагировать на это. Поэтому приходилось молчать.
Знали ли ваши родители о ваших отношениях? Знают ли они сейчас?
Артём: Мы ездили с Даней в Томск знакомиться с моими родителями и сестрой. Когда мы заключали брак, то физически мы находились в Томске. Таким образом можно сказать, что заключили мы его в Томске. Я с Даниной мамой тоже познакомился, но уже прямо совсем перед отъездом.
Даниил: У меня только мама знает об этом. Все окей, у него — тоже все окей.
Артём: Ну да. Но бабушкам я не говорил, хотя они иногда спрашивают. Я не знаю, как это бабушкам можно вообще подать, поэтому бабушки у меня не в курсе. Наверное, было бы сложно им объяснить.
Когда закон о запрете «гей-пропаганды» по телевизору мусолился, тогда бабушка у моей сестры спросила: “а геи — это кто?”. В этом случае законодательная машина с пропагандой работает в обратную сторону.
В тот момент я подумал, что может быть и не нужно рассказывать. А что касается мамы и отца, то сначала они меня не приняли — мне было 16 лет, когда они об этом узнали. Сейчас же все нормально, мы созваниваемся. Из-за того, что они узнали, что я гей, их жизнь никак не изменилась. Да и я сам никак не изменился для них.
По каким вещам вы скучаете больше всего после отъезда?
Артём: Я скучаю по родственникам. У меня сестра родила ребенка за несколько месяцев до того, как мы уехали. Я тогда съездил к ней и посмотрел, когда он был ещё совсем маленьким. Он даже ничего не говорил, особо не кричал — просто лежал и раскачивался на шезлонге. Ему было 2 месяца, когда мы приезжали. Теперь я его вижу только на видео.
Мама, отец, бабушки — все они тоже скучают. Но, с другой стороны, я уже на тот момент, когда мы уехали, все равно жил в Москве и приезжал один-два раза в год. Может быть из-за этого как-то легче всё воспринимается. Но сейчас получается уже почти год нас там не было. Я скучаю, они скучают. При этом они всю ситуацию знают, разве что только бабушки не знают, я их берегу. Но они понимают, что в ближайшее время мы не увидимся. Точнее, я просто не приеду туда. Может встретимся где-то на нейтральной территории или они сюда смогут приехать.
Приходится ли вам консультировать своих друзей или знакомых из России о том, как выехать?
Артём: Все, кто хотел, в принципе в самом начале выехали. Иногда бывают консультации в организациях, с которыми я продолжаю сотрудничать. Даю где-то две-три онлайн-консультации в месяц. Если мы консультируем, то стараемся делать это только для знакомых. Если кто-то начинает писать и подробно расспрашивать, то есть куча организаций, которые помогают. Я обычно людей туда перенаправляю.
Если бы малознакомый ЛГБТ-человек из России спросил у вас совета, стоит ли сейчас уезжать из России, что бы вы ему ответили?
Даниил: Если у ЛГБТ-человека есть возможность уехать, то нужно уезжать.
Артём: У меня немножко другая позиция. Все равно люди в разных ситуациях находятся — кто-то живёт закрытой жизнью всегда и никто не знает, что он — гей. Например, у меня есть знакомая пара в Томске. Они живут, встречаются, им уже по 40 лет или больше. Они все время вместе, но никто про них не знает. Все зависит от ситуации.
Если человек, например, асексуал и он или она никаким образом не занимается активизмом, а просто живёт, то какая может быть опасность? Разве что опасность быть призванным на войну, но мы не про это говорим, а про чисто ЛГБТ-шность.
У нас в России, как в Библии, осуждаются не мысли, а поведение. Соответственно, нет поведения — всем остальным без разницы. Поэтому, я думаю, каждый человек сам для себя может оценить риски и всё решить.
Опять же можно сказать, что если человек хочет уехать, то возможность всегда есть. Бывает, люди пишут, что совсем нет денег и не знают, куда уехать. А бывает наоборот. Был у меня такой человек, пишет: «Ой, у меня всего лишь 1 млн рублей, я не знаю куда ехать, где я с ним вообще нужен». Так что ситуации у всех абсолютно разные.
Самая простая страна, где не нужно ничего, кроме загранпаспорта и небольшой суммы — это Аргентина. Я думаю, там можно даже беженства не получать, просто по какому-либо основанию прожить и получить гражданство уже через 2 года. Поэтому всегда есть возможность куда-нибудь уехать.
Обсуждали ли вы когда-то внутри своей семьи далёкую или не очень перспективу завести детей?
Артём: Да, мы говорили об этом. Во Франции мы видели на улице несколько мужских пар — геев с детьми. Мы обсуждали усыновление и удочерение.
Даниил: Но для детей надо хотя бы работу и жилье иметь. Хочется, чтобы дети жили в роскоши, при деньгах. Поэтому в будущем, когда мы сможем купить все, что они захотят, естественно будут дети. С одной стороны, конечно, можно усыновить ребёнка, но, с другой стороны, почему бы не иметь родного. А может быть сразу двух?
В общем, найдем деньги, а там всему своё время. Сначала усыновим, потом родим. Ничего страшного. Все будет нормально, все сделаем. Главное найти сначала себя.
Хочется пожелать вам скорейшей роскошной жизни. Последний вопрос: когда вам предложили поучаствовать в этом проекте, легко ли вам было на него согласиться? Какие у вас были от этого ожидания? Для чего вы участвуете?
Артём: Согласиться было точно легко. Я прямо сразу же написал. Это было в рассылке “Российской ЛГБТ-сети”. Также мы давали видеоинтервью, которое, правда, не вышло — давали его для ЛГБТ-партии в Испании, но там думали, как подгадать, чтобы выложить это интервью к какой-то дате. А потом началась война, и решили, что, наверное, сейчас про русских геев не очень хорошо говорить. Короче, оно не вышло.
Была еще публикация о нас во время переписи населения: там нельзя было внести, что два однополых человека находятся в браке. Нужно было писать, что это либо друзья, либо братья. Мы тогда «закинули удочку» в некоторые издания, например, TJournal написал об этом, там была наша совместная фотка. Подумали, чего уж бояться.
Даниил: Вообще, мы считаем, что любое дело, которое имеет благие основания под собой и которое вдохновляет, надо поддерживать. Поэтому, естественно, мы были не против и мы сами вдохновились всем этим. Мы очень рады видеть, что много прекрасных людей занимаются этим. Так что спасибо большое!
Выражаем благодарность за предоставленный материал
журналисту Валерию Клепкину и фотографу Никите Эрфену
