Рассказываем истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, эмигрировавших в другие страны
Мы продолжаем публиковать истории русскоговорящих ЛГБТК-людей, которые приняли решение эмигрировать в другие страны. Интервью были взяты в рамках проекта «ИСХОДники».
Ярослав Сироткин и Александр Деррек — пара, уехавшая в одну из стран ЕС. Ярослав — пансексуал, историк по образованию, большую часть своей жизни прожил в Ярославле, где возглавлял ЛГБТ-движение «Каллисто». Александр Деррек — трансгендерный мужчина, политический активист и правозащитник.
В этом интервью команда проекта «ИСХОДники» обсудила с ними патриотизм, самоцензуру, свободу слова и многое другое. Ярослав поделился впечатлениями от получения статуса «иноагента» и рассказал о «журналистской свадьбе» с Александром, а Александр — о своем транс-переходе, конверсионной терапии и «ярославском Кадырове».
Первый вопрос, который хочу задать для затравки разговора: ты патриот?
Ярослав: Да
Редко слышу сразу так утвердительно. Уточняющий вопрос: ты патриот России?
Ярослав: Я патриот своей родины. Это как у Пушкина, знаешь, «любовь к отеческим гробам»… Саша подсказывает еще высказывание Шевчука, которое очень хорошо описывает, что родина – это не жопа президента.
Тогда расскажи немножко о себе: как тебя зовут, сколько лет, откуда и где сейчас находишься?
Ярослав: Меня зовут Ярослав Сироткин, я ЛГБТ-активист, правозащитник и иноагент из города Ярославль. Мне 32 года, я нахожусь не в России — скажем, где-то на пространствах ЕС. Я полтора года прожил вместе с моим мужем Александром и нахожусь сейчас в вынужденной эмиграции, потому что Александру угрожало преследование за его жесткую антивоенную позицию.
Ты родился в Ярославле?
Ярослав: Я не коренной ярославец, но большую часть жизни прожил здесь, и большая часть моей жизни связана с этим городом. В 1998 году я переехал в Ярославль со своими родителями. Сначала учился в 35 школе города и, волею судеб, попал в 10 и 11 класс в 14 школу, которая находилась рядом. Она носит имя Владимира Николаевича Лататуева — это подполковник ФСБ, который погиб в Чечне. Он тоже, как и я, пришёл из 35 школы, такая вот ирония судьбы. Но истории у нас немножко разные.
Школа была связана с ФСБ, в ней училось много детей сотрудников ФСБ и МВД — в школу постоянно приходили оттуда и рассказывали о службе, водили нас в управление и показывали музей ФСБ. Но я для себя выбрал стезю историка и поступил на истфак Ярославского педагогического университета имени Константина Дмитриевича Ушинского. Там я отучился 5 лет в рамках специалитета и потом закончил магистратуру, проучившись еще 2 года там же.
Почему выбрал историю?
Ярослав: Во-первых, я всегда был ближе к гуманитарным наукам. Во-вторых, я увлекался историей и мне она была интересна. Я специализируюсь на постреволюционной России, на периоде НЭПа, а именно на пеницитарной системе этого периода: бывшие пересыльные тюрьмы, исправдома, специальные колонии образцового режима и так далее. А ещё на асоциальных элементах: тех, кто жил на улице, секс-работницах, и как это пересекалось в культурных практиках.
Например, в моей работе был сделан вывод, что мужчины-отходники ходили на ремесла в Петербург, а женщины-отходницы ходили, как принято сейчас говорить, в секс-работу, чтобы заработать себе приданое. Это была нормальная культурная практика в Российской империи, которая впоследствии наложила некоторый отпечаток на Ярославскую губернию, потому что отходников оттуда было много.
Тогда вопрос по специальности. В послереволюционной России, как раз в том числе и в период НЭПа, охраной заключенных в тюрьмах занимались новые люди или те же, кто и в царской России?
Ярослав: В НКВД были конвойные службы. Советская республика взяла в наследство все царские тюрьмы, только все это существовало в атмосфере полного финансового и материального раздрая. Некоторые кадры перекочевали в новую систему, но устройство этих тюрем, в принципе, осталось таким же, каким было. Оно постепенно изменялось под воздействием чрезвычайщины, которая была, когда страна управлялась декретами. Это накладывало свой отпечаток — работало все очень плохо: невыполнение нормативов по питанию и недоедание были обычным делом, не хватало простыней, были распространены различные заболевания.
Как ты считаешь, в переходный период смены режима, в том числе и путинского, можно с нуля создать какую-то службу безопасности? Или можно обновить и реорганизовать силовые ведомства?
Ярослав: Сложный вопрос. Российское МВД – это абсолютно неэффективная структура, которая занимается совершенно чем-то отличным от охраны порядка. Она давно превратилась в структуру, которая выполняет какие-то мелкие карательные задачи.
Там созданы подразделения для контроля за гражданским обществом. Но ведь тот же уголовный розыск или какая-то служба по контролю за распространением наркотиков выполняют и свои прямые функции?
Ярослав: Они тоже превращаются в политический репрессивный аппарат, полиция полностью контролирует большую часть наркотрафика. Они знают всех, кто ввозит крупные партии, они знают, кто их распространяет.
Была попытка провокации против меня, в частности, и провокация против нашей организации, связанная с наркотиками. Подброс наркотиков вполне был реален — я стал исследовать эту тему и обнаружил, что в чатах по организации сбыта наркотиков участвуют кураторы из этой службы по борьбе с наркотиками. Они там есть, их ведомственные машины появляются на местах, где делают закладки.
Но если силовые ведомства будут полностью убраны, не превратится ли ситуация на улицах в анархию?
Ярослав: Во-первых, анархия – это не так плохо. Анархия – это форма порядка, это не хаос. Она требует некоторого консенсуса какой-то группы людей, которые договорились, что они играют каким-то своим правилам. Остальные играют по другим правилам и это их проблемы. До тех пор, пока интересы этих групп не пересекаются, то ничего не происходит. Без сомнения, если рассматривать ту полицию, которую мы имеем сегодня, то её нужно полностью демонтировать.
Это вопрос людей и самой системы или вопрос контроля за ними?
Ярослав: Вопрос самой системы. Мы имеем огромную вертикальную машину, которая отдает приказы сверху вниз. Внизу же всё это выполняется, придумывая себе какие-то дополнительные опции. Если вспомнить дело Камардина, я очень сомневаюсь, что те, кто давал приказы, упоминал пытки каким-то образом.
Я больше к вопросу общественного контроля. Если бы выявление случая применения гантели, бутылки из-под шампанского и прочего приводило к строгому наказанию в виде реального срока, а нахождение полицейского при исполнении своих обязанностей служило отягчающим обстоятельством, то повторение этого было бы куда менее вероятно.
Ярослав: Согласен. Могу рассказать, как я вижу реформированную полицию – это городская служба полиции, областная служба полиции и федеральная полиция. Все они имеют свое руководство и присматривают друг за другом.
Когда ты закончил исторический факультет, куда решил пойти работать?
Ярослав: В 2014-м я закончил его. Параллельно обучаясь на магистра, я пошёл работать в школы. Работал в двух общеобразовательных: одна из них – школа номер 50 имени Валерия Харитонова за Волгой в Ярославле, вторая – номер 13 в районе Красный Перекоп. Оба района не очень благополучные, со своей спецификой, так сказать. Мне приходилось много раз собирать ножи, вейпы да и много чего другого ещё приходилось отбирать.
Преподавал историю?
Ярослав: Я преподавал информатику, поскольку моя специальность довольно интересно звучит: история с дополнительной специальностью информатика. Эту специальность я выбрал, потому что 10-11 класс у меня был профильный и у меня было много – около 8 часов – информатики в неделю. Мы программирование знали на очень хорошем уровне, но я не хотел свою жизнь связывать с программированием, хотел именно связать с преподаванием того предмета, который мне интересен. Но для меня соединение истории и информатики было довольно любопытным моментом.
Есть даже специальное направление статистических исследований, допустим, моделирование прошлого. В МГУ была такая кафедра исторической информатики, которой руководит Леонид Иосифович Бородкин. Он, кстати, был в числе тех, кто подписал открытое письмо российских ученых и научных журналистов против войны с Украиной.
Я отработал в школе 5 лет до 2019-го года, преподавал в основном информатику, потому что места учителей истории занимались людьми пенсионного и предпенсионного возраста. Неплохие люди, но со своим видением истории, конечно. С 2019-го года я стал заниматься открытым активизмом и примерно понимал, что подобное грозит мне давлением со стороны работодателя. Тогда-то я и подумал, что мне нужно сменить работу и ушёл в IT-сферу.
Ты сам ушёл из школы?
Ярослав: Много писалось, что меня выпнули из школы, но на самом деле я написал по собственному желанию и просто ушёл к следующему работодателю. Это была крупная компания «Тензор», занимающаяся электронной коммерцией, где я отработал 2 года.
Все это время я занимался активизмом, проводил акции, у нас были ежегодные прогулки с радужными флагами через город, так что мы устраивали прайды даже в условиях, когда это было невозможно. Полиция на это просто смотрела. Только один раз во время одной из моих первых акций с раскладушкой в 2019-м году меня и других участников задержали.
Причём задержали нас уже после акции: мы устали, поставили раскладушку на площади в пешеходной зоне, сели на нее и просто разговаривали друг с другом. Приехала серая «буханка», из которой вываливается полицейский, прибегает какой-то человек в спортивных очках и спортивной форме с короткой причёской и говорит, что мы украли у него раскладушку. Естественно, для прояснения обстоятельств нас просят прибыть в отдел. Мы все понимаем, что это провокация, но перехватываем с юмором инициативу и спрашиваем у полицейского — он этого человека к нам посадит на колени или он с ними поедет в кабине. Он выбрал, что поедет в кабине.
По иронии судьбы у провокатора не оказалось с собой паспорта, заявление он написал, а личность его установить было невозможно. У него не было никаких идентификационных документов и в итоге его посадили в ИВС, у полиции просто не было иного выхода.
Нас же выпустили через 2 часа, а дознаватели, которые нас опрашивали, поняли, что с нами сложно разговаривать, потому что мы законы и свои права знаем. Поэтому они нас пытались поймать на каких-то нарушениях.
Помимо этой акции, в мае 2019-го года была тоже большая прогулка с флагами и пикетирование под лозунгом свободы слова и борьбы с гомофобией, в ней помимо нашего ЛГБТ-движения принимали участие представители левых. Мы тогда прошли через весь город до памятника тысячелетию в Ярославле. Полиция выписала одному из организаторов штраф по ст. 6.21 о пропаганде непонятно чего непонятно кому.
Штраф с помощью юриста мы отбили полностью — они проиграли дело и с того момента полиция стала аккуратнее. Через некоторое время была ещё одна попытка оштрафовать меня за пикет в день борьбы с гомофобией, но она также не удалась, даже до суда не дошло и на этапе следствия дело развалилось.
Мы потом регулярно проводили похожие мероприятия, в том числе связанные с просветительской деятельностью, с профилактикой ВИЧ, но они проходили уже достаточно спокойно. Проблем с силовиками, в общем-то, не было.
Расскажи, когда ты осознал себя геем?
Ярослав: Если быть точнее, то я себя идентифицирую как пансексуала. Это сложный вопрос, но думаю, что в возрасте 14-15 лет. В том возрасте я ещё не знал термина «пансексуал». Тогда использовался термин «бисексуальность». Просто я долго искал свою идентичность — пансексуальность наиболее ёмко ее описывает.
В этом возрасте ты ещё учился в школе. Ты сразу принял себя или принятие происходило долго?
Ярослав: Все происходило бесшовно, беспроблемно, семья никогда на меня не давила.
Твои родители знают о твоей ориентации?
Ярослав: Да, мы об этом говорили, это абсолютно не закрытая тема, не табуированная.
Как они восприняли?
Ярослав: Всё по Фрейду — все этапы были пройдены. Но я прекрасно понимал, что это нормальный процесс восприятия и какого-то библейского гнева с изгнанием не будет.
Я рос в неполной семье, хотя не очень люблю это название. Звучит так, будто неполная семья не может дать чего-то там, хотя это не так. Меня воспитывала мама и педагоги, с которыми я тоже взаимодействовал. Мы абсолютно нормально поговорили, правда, разговор завершился только раза с пятого.
Мама не то, чтобы не хотела поднимать эту тему, она скорее не очень серьезно воспринимала ее на тот момент. Поэтому каминг-аут у меня длительный – пятиразовый. Но на пятый раз было проще. А отца своего я не знал никогда. Я только знаю, как его зовут и примерно знаю, как он должен был выглядеть когда-то – одна фотография есть и все, больше я не знаю ничего об этом человеке.
Как и почему ты решил создать в Ярославле ЛГБТ-движение «Каллисто»?
Ярослав: Я не являюсь его создателем, я участник. Я, кстати, хотел написать историю движения, поэтому коротко расскажу о нем. Движение появилось в 2017-м году, по-моему, в ноябре. Судя по моим изысканиям, это была первая акция именно как движения «Каллисто» — акция в день памяти трансгендерных персон, подвергшихся насилию. В этой акции участвовали отцы и матери-основатели движения. Я включился в движение значительно позже, уже в 2019-м году. Через какой-то период времени я стал фактическим руководителем и являюсь им до сих пор.
Само название – это отсылка к древнегреческой мифологии, по которой очень сильно фанател один из отцов-основателей движения. По сюжету Каллисто интерпретируется иногда неоднозначно в гендерном аспекте. Согласно древнегреческому мифу, Зевс влюбился в дочь царя Аркадии Ликаона (Каллисто — с греческого прекраснейшая). Зевс принял образ госпожи Каллисто Артемиды и овладел ею. Когда богиня Артемида увидела беременную Каллисто, то разгневалась и обратила её в медведицу. У Каллисто от Зевса родился сын Аркад. Впоследствии он станет легендарным царем Аркадии. Возмужавший Аркад во время охоты увидел мать в образе медведицы и собирался убить её выстрелом из лука. Зевс не допустил смерти своей бывшей возлюбленной и поместил её на звёздное небо созвездием Большой Медведицы.
В одном из своих постов после принятия закона о гей-пропаганде ты написал, что не будешь заниматься самоцензурой и не будешь ничего удалять. В целом, самоцензура – это хорошо или плохо?
Ярослав: Любая цензура – это плохо, а самая худшая цензура – это самоцензура. Цензура, как понятие, это попытка навязывания разрешённого и запрещённого материала, фильтрация материала кем-то. Я не люблю, когда какой-то дядя или тётя, назовём её Мизулина, занимается решением того, что я могу смотреть, читать или слушать. Я вообще-то сам могу решать.
Это относится не к самоцензуре, а к цензуре. Самоцензура больше относится к тому, что ты сам хочешь писать и говорить.
Ярослав: Не только. Самоцензура включает и то, на что ты хочешь смотреть, на что ты позволяешь себе смотреть.
Хорошо, но не требуем ли мы от ксенофобов и от гомофобных людей, чтобы они ограничивали проявление этих своих фобий, не позволяли себе оскорбления в адрес ЛГБТ-людей? Прививание самоцензуры гомофобным людям — разве это плохо?
Ярослав: У любого высказывания, у любой мысли, у любой надписи на заборе есть конечная цель. На самом деле ксенофобы различного пошиба очень успешно взяли правозащитную риторику на вооружение. Тут проблема в целеполагании. Если человек говорит, что хочет сжечь дом соседа, то я буду к нему относиться с опаской.
Но пока он говорит, что хочет сжечь дом и не предпринимает никаких действий, он не совершает никакого преступления. Это просто его высказывание. Здесь как раз и не помешала бы самоцензура?
Ярослав: Вопрос цели — а для чего он это говорит. Такие высказывания имеют социально-политические последствия, они находятся в социально-политическом дискурсе. Если человек не любит евреев или геев, то и пусть не любит, это его личное дело. Если же там есть высказывание ненависти и призывы к расправе, то это уже другое.
Я не хочу самоцензуру для людей, у которых есть гомофобные взгляды, но я убеждён, что если человек призывает к ограничению прав какой-то группы людей, сам к этой группе не относясь — это некорректно, это нехорошо. Другая группа людей тоже может потребовать ограничений его прав. Это расслоение общества, когда одни полноценные, а вторые – неполноценные, такое отступление от института прав человека.
Если человек высказывает какие-то предрассудки, то должна иметь место общественная дискуссия, но если в них содержатся призывы к физической расправе, уничтожению, ограничению чьих-то прав, то это уже не вопрос самоцензуры, это уже преступление.
Хорошо, самоцензура плоха тем, что мы ограничиваем своё мнение, а это мешает полноценной дискуссии. Когда заблокировали телеканал «Царьград», ты написал, что, цитирую, забавно наблюдать как «угнетаемое» СМИ антидемократической направленности, возглавляемое олигархом, пыжится изображая из себя жертву несправедливости и гонимых за слово.
Правильно ли блокировать такие СМИ как Russia Today или Царьград?
Ярослав: Правильно, потому что тот же Царьград – это канал, который под видом религиозного продвигает очень спорную праворадикальную повестку. Кроме того, там очень много trash science – мусорной науки – и они занимаются дезинформацией. Это самая главная проблема.
Но таких каналов во всех странах масса! На некоторых реально такая «желтуха» ни о чем — про то, как кого-то похищали инопланетяне, как они с ними контактировали. Это же то же самое. Так какая разница?
Ярослав: Зависит от цели. У журналов про НЛО цель – сугубо развлекательная. Царьград в свою очередь занимался созданием групп лоббирования. Например, одна из ведущих этого канала была лидером антипрививочного движения в России. Также стоит добавить, что цели учредителя канала довольно непонятные — он соотносится с так называемым международным конгрессом семей. Его создали русский учёный-интеллектуал из МГУ и олигарх из США, на их съездах постоянно Малафеев фигурировал.
Деятельность этой организации очень сомнительна и её цели непонятны: это и антипрививочная истерия, и очень странная деятельность в отношении семьи и защиты прав ребёнка. Они генерируют идею и продвигают ее в массы, а этот канал – инструмент этого продвижения.
Представим, кто-то из семейства Кардашьян основал собственную церковь. Она тоже продвигает свои идеи. Или если шире: возьмем любую религию – это тоже вещь, далёкая от науки, если не брать теологию. Они тоже несут идеи, с помощью которых в средние века жгли города. Стоит ли их запрещать?
Ярослав: СМИ, типа Russia Today, конечно, существуют в огромном количестве. Включить тот же канал FOX — там аналогичное порой несут. Но другой вопрос, что его не запрещают. Блокировка на YouTube мне, с точки зрения логики, была вполне себе понятна.
Частная компания и коммерческая платформа, штаб-квартира которой находится в США, приняла такое решение. У него есть собственники, которые решают по правилам площадки, что блокировать и что не блокировать. Урон от деятельности этих СМИ, от всей российской сети, был достаточно серьёзный. Через них велось раздувание антиковидной истерии, а сколько из-за этого людей погибло…
Я пытаюсь понять, не является ли позиция, когда призывают закрывать или блокировать СМИ вроде Russia Today или Царьграда, зеркальной к позиции России, которая блокирует Дождь и Эхо Москвы. Одни по своим ценностям ограничивают влияние других. В чем разница?
Ярослав: Разница довольно простая – мы представляем различные точки зрения, а Россия представляет только одну точку зрения, обернутую в разные упаковки. Я надеюсь, что в таких случаях сведение счетов, назовем это так, будет происходить демократическим путём и в соответствии с базовыми требованиями Конституции, обеспечивающими свободу слова.
Но тут есть очень важный момент: я не ставлю знак равенства между свободой и вседозволенностью. Свобода – это право высказывать собственную точку зрения, но эта точка зрения – это все-таки аргументированная позиция, которая подтверждается и она последовательна. А у Russia Today российская редакция рассказывает о том, что гомосексуализм – страшная вещь и она погубит Европу. Ари этом редакция в Латинской Америке в нейтрально-положительном ключе освещает гей-прайд.
Целью подобных каналов является не информирование населения, а формирование некой картины мира в определённых интересах.
Вернёмся к тебе. Твои отношения с Сашей – это твои первые отношения или были до этого? Когда вы познакомились?
Ярослав: Это мои первые серьезные отношения, мы познакомились в 2019-м году. И с 2020-го года мы вместе занимаемся активизмом и ведём общий быт. В 2021-м году мы даже устроили себе свадьбу.
Вы зарегистрировали отношения? В какой стране?
Ярослав: Они не зарегистрированы. Свадьба была в Ярославле, мы устроили её вопреки правилам. Она проходила в три этапа. Первый этап – ярославский. Перед одной из акций на Сашу было нападение, его произвёл провокатор, и мы пошли в полицию, где нас «обручила» журналистка одного из изданий. Мы назвали это «журналистская свадьба». Она назвала нас супругами под дверями отдела полиции, откуда мы вышли после допросов.
Нам ещё нужно было ехать в травмпункт, и она нас обручила следующими словами: «правом, данным мне журналистской этикой и редакционным заданием, объявляю вас…» и все в таком духе.
Вторая свадьба проходила в ресторане 14 июля 2021-го года. Нам сделали торт с радужной начинкой, мы обменялись кольцами, а сама церемония прошла с той же журналисткой, брачная клятва у нас была на комиксе. По «совпадению» в тот же день в районе, где проходила свадьба, сотрудники МВД и Центра по борьбе с экстремизмом устроили «антиковидный» рейд. К счастью, нас не нашли.
Уже третий этап был в Гатчине, там состоялось венчание. Отец Александр в гатчинском парке у арки около березового домика обвенчал нас.
А как вы познакомились с Сашей?
Ярослав: Через моего хорошего приятеля. Он мониторил в соцсети своего бывшего, его парень с кем-то переписывался и это оказался Саша. Он пригласил его погулять и меня прихватил с собой. Вот так и познакомились.
Когда вы уехали из России?
Ярослав: Мы уехали в марте 2022-го года. Саша уехал на 2 недели раньше меня, а я уехал следом. У Саши не было выбора, потому что его задержали на антивоенном митинге в Ярославле, когда ОМОН всех окружил и при этом требовал разойтись, а разойтись было некуда. Их всех отвезли в Кировский райотдел, в наше центральное отделение полиции, куда всех свозили. Там была пыточная, где людей пытали.
Александр: Нас заводили в большой зал, где эшники выборочно уводили тех, кто их интересовал. Часть людей стояла на растяжке вдоль стен часами, кому-то ломали устройства, вскрывали сумки, смотрели переписку. Одному парню руку сломали, девчонке – палец, кого-то даже выносили. Это был наш последний митинг 6 марта.
Ярослав: Первые послевоенные акции проходили еще относительно нормально — полицейские не понимали, как действовать. Мы выходили в первый день войны, нам и другим участникам митинга удалось отстоять нескольких человек, чтобы их не забрали полицейские, но одну девушку с плакатом задержали эшники. Якобы за плакат «Хуй войне». Но в итоге в протоколе, когда она на суде была, ей дали штраф за ковидные ограничения, Саша был с ней на связи и помогал готовиться к суду.
Потом Саша выходил на пикет 1 марта и его с еще одной девушкой задержали. Ее отпустили, а Сашу держали три часа, при этом били, обыскивали, требовали разблокировать телефоны, оскорбляли из-за его деятельности и транс-перехода, угрожали оставить на ночь в ИВС «с теми, с кем встречаться не хочется». Ну и самая жесть была 6 марта. Сашу тогда тоже отвели в пыточную, руководил всем этим начальник ЦПЭ Бахадур Надырович Кадыров. Да, у нас есть свой Кадыров в городе. Его люди совершали совершенно неправомерные действия, а полицейские были на побегушках.
Александр: Эшник мог буквально зайти и сказать: «Так, ты — нахуй из кабинета!», и они просто беспрекословно уходили. Что с тобой могло быть дальше – одному богу известно и Кадырову.
Ярослав: Ему угрожали таким образом, что либо он с ними сотрудничает, либо сядет.
Александр: Они ещё изнасилованием угрожали, избиением, что всем моим близким и родным будет плохо, и на работе будут проблемы и так далее. Все по классике.
Ярослав: Я понял, что Саше небезопасно находиться в стране и нашёл способ, чтобы он быстро ее покинул.
Александр: День 6 марта был как раз накануне праздников. Они меня выпустили до вторника и после праздников обещали связаться — я должен был бы начинать с ними сотрудничать и сдавать других активистов, либо сесть на 20 лет за экстремизм и подрыв государственного суверенитета. Ни то, ни другое не улыбало.
Ярослав: И он отбыл в Хаястан (Армения), в Ереван.
Александр: Я вылетал по билету за 30 тысяч и, в принципе, с учётом того, что мы до этого уже ездили в Армению за прививками, подорожание в 2 раза было достаточно приемлемо на тот момент. Мне купили билеты из Калуги, я ехал ночью на ярославской электричке до Москвы. В Москве я несколько часов ждал в здании вокзала, причём меня там полицейские обыскали, потому что у них был ночной рейд — они проверяли вообще всех, кто был в вокзале.
После этого я перебрался уже на другой вокзал и оттуда на электричке доехал до Калуги, а оттуда самолётом в Ереван. Когда проходил паспортный контроль, я дико нервничал, потому что как раз тогда начали приходить первые разнарядки, что сотрудники ФСБ могли допрашивать на границе по несколько часов. На рейсе, на котором летел я, было несколько человек, которых отводили в отдельные комнаты, но, как ни странно, меня вообще никак не пробили. Я дал паспорт, пограничница даже на меня не взглянула и просто поставила штамп. Через пару недель Ярослав улетел следом в Ереван.
Ярослав: Я дорабатывал на работе последние 2 недели по Трудовому кодексу и потом вылетел в Хаястан (Армения). Проблем с покупкой билетов тоже не было, я летел из Москвы. На паспортном контроле был очень уставший пограничник, у него ночная смена была. Единственное, что он спросил: с какой целью едете. Я ответил, что отдыхать и прилечу обратно недели через три. Он поставил штамп и я прошел погранконтроль. Очень странное ощущение было, славянских лиц было необычно мало, я такого не видел никогда. Я летел в самолёте, где преимущественно были армяне, они тоже улетали из России из-за этой всей истории.
Раз Саша подключился к нашему разговору, задам ему несколько вопросов перед тем, как перейти к вашей жизни в Армении. Расскажи немного о себе: сколько лет, откуда родом, где жил в России?
Александр: Меня зовут Александр, мне 24 года, скоро исполнится 25. Я ЛГБТ-активист, правозащитник, политический активист из Ярославля. Родился там же, и всю жизнь там прожил, там же учился и работал.
После школы продолжил где-то учиться?
Александр: Я поступил изначально в медицинский на бюджет, на лечебное отделение. Но через некоторое время понял, что это не моё. Решил, что мне нужно время определиться и подумать о жизни, понять, кто я — и ушёл работать. Работал сначала в общепите, в Макдаке, потом ушёл в бармены-бариста, проработал в этой сфере 5 лет.
После этого я поступил в Ушинский, где учился Ярослав, мы немножко разминулись по годам и по факультетам. Я пошёл на биологию природопользования. Закончить, к сожалению, не удалось, поскольку началась война и пришлось уехать. Мне пришлось отчислиться, потому что у нас не предусмотрено дистанционное получение образования. Кроме того, я поступил на последний поток моего отделения, после чего наше отделение перестало существовать, его на следующий год закрыли. Поэтому пришлось забирать документы через друзей по доверенности, чтобы мне их просто дослали в Ереван.
Ты транс-парень, верно? Когда ты осознал, что ты не в своём теле?
Александр: Да, осознал ещё в детстве. Как правило, зачастую подобные проявления начинаются уже с детства. Для меня было абсолютно естественным и нормальным не заниматься теми вещами, которые характерны для девочек.
Но моя мать была очень сильно зациклена на этом, она хотела прямо принцессу. Отдавала меня в музыкалки, я занимался художественной гимнастикой, несколько лет брал все медали — но принцессу из меня сделать не получилось. Для неё было очень большим ударом, когда я сказал, что собираюсь на переход.
Конкретное решение о переходе я принял в 20-21-м году. Мы как раз в 2019-м году познакомились с Ярославом в мае, а в июне я уже прошёл комиссию у Исаева в Питере.
Ты тоже рос только с мамой?
Александр: Да, я рос с мамой, нам ещё периодически помогала бабушка, но у нас в семье очень конфликтные токсичные отношения: никто ни с кем не общается, все в диких контрах. Поэтому в семье была не очень здоровая атмосфера, когда все друг против друга, все пытаются насолить в мелочах. Это не те люди, которые могут принять мой выбор образа жизни, профессии, тем более перехода.
Ни мама, ни бабушка переход не приняли, они всеми силами настаивали на том, чтобы я этого не делал. Более того, мать сделала очень большую подлянку. В 2019-м году я и поступал в универ на новую специальность, как раз заканчивал прохождение комиссии и мне уже нужно было менять документы.
В итоге она пригрозила мне, что если я не пройду ещё одну комиссию в другом институте по договорённости её с коллегами – она врач – тогда она меня выселит из квартиры.
Где в таком случае я буду жить – непонятно, поскольку общежитие мне, как местному жителю, вряд ли дадут. У меня не было выбора, пришлось поехать на вторую комиссию, где я провёл 3 ужасающие недели. Это фактически легализованная конверсионная терапия в чистом виде.
И где такая комиссия?
Александр: В Москве, в институте имени Сербского. Они занимаются проблемами психиатрии, в частности, у них есть якобы передовое отделение, которое занимается трансгендерными людьми, но по факту это конверсионная терапия в чистом виде.
Туда кладут не особо желательных товарищей и им всячески внушают, что все с ними нормально, перебеситесь и все будет хорошо. Там официально подтвердили моей матери, что нет у меня никакой трансгендерности, что мадам может спать спокойно. Я на все это потратил кучу нервов, поскольку меня положили, естественно, в женское отделение. Никаких знаний по трансгендерности у них нет, просто тебе капают на нервы три недели кряду. Я не успел сменить документы перед вузом.
Для того, чтобы поменять документы, нужно получить две справки. Ты обе получил в комиссии доктора Исаева?
Александр: Да, есть обязательная справка, ради которой проходится комиссия – это справка об изменении пола по форме №087/у, на основании которой можно менять документы. Это юридическая сторона вопроса. По желанию можно вместе с этой справкой получить вторую, что ты можешь проходить хирургические вмешательства, гормонотерапию и так далее. Это уже медицинская история. В дальнейшем несёшь ее терапевту, эндокринологу, они проводят обследование и назначают медикаментозную гормонотерапию.
А отказ, который ты получил из института им. Сербского, как-то влиял на твои предыдущие справки?
Александр: Нет, они не имеют обратной силы, нет такой процедуры. История со второй комиссией нужна было только для того, чтобы подтвердить это моей матери.
Когда в Сербского не подтвердили, ты поменял документы. А какая реакция у мамы была?
Александр: Дико бесилась. Она была категорически против, упорно тыкала, что вот посмотри, ты же нормальный, все сам себе напридумывал, в других местоимениях, естественно, а мне-то что – я живу отдельно, у меня своя жизнь.
Ты должен был уже от неё съехать?
Александр: Я и жил отдельно, просто жил в той съёмной квартире, которая принадлежала её подруге, жил там по договорённости и не оплачивал эту квартиру, поскольку совмещать работу, учёбу, активизм и вдобавок все медицинские расходы было очень накладно. Я прожил там 5 лет. Из этой квартиры меня мать выселила, когда узнала о том, что мы с Яром заключили отношения официально. Ну, точнее, полуофициально.
Вы сейчас, как я понимаю, не общаетесь?
Александр: Нет, мы не общаемся достаточно длительное время по объективным причинам
Прости, если неудобный вопрос, ты помимо гормонотерапии делал операции?
Александр: Нижнюю операцию я не делал. В сентябре 2019-го года я поменял документы, в конце октября начал гормонотерапию, на ней я уже почти 4 года. В 2020-м году я сделал себе верхнюю операцию по удалению молочных желёз – мастэктомию.
Нижние операции я не делал, поскольку, во-первых, это очень дорого. Во-вторых, в России не слишком развита эта индустрия. По-моему, всего пара частных врачей берутся за такие операции. Но качество сомнительное, я имею ввиду конечный результат, а операция дорогостоящая и побочек много.
Правда, что в России сделали первую операцию по смене пола?
Александр: Да, советские учёные были одними из первых, кто вообще начал делать такие операции. С учётом уровня советской медицины того времени это были достаточно передовые операции. Те, кто соглашались на них, были подопытными кроликами, но в итоге результат всех устраивал. Но вместо развития Россия выбрала противоположный путь.
Это как с законом о трансгендерности: в России было одно из передовых законодательств в этом плане, поскольку можно было достаточно просто и быстро всё сделать, но в результате вообще запретили трансгендерный переход.
Александр: Не совсем. Было два легальных способа до недавнего времени: при помощи государственной медицины и через частные комиссии. В первом случае нужно было идти в психиатрический диспансер, наблюдаться там минимум 2 года, периодически помещаться на госпитализации, где тебя будут наблюдать, периодически посещать психиатра на амбулаторном наблюдении. И все это длится от двух лет вплоть до бесконечности. Я встречал только одного человека, который проходил государственную комиссию — у него это заняло 10 лет.
Поэтому, в основном, все выбирают частную медицину. Это была исаевская комиссия, московская и, по-моему, еще самарская и новосибирская. На всю Россию всего несколько комиссий, которые более менее оперативно это делают. Да, это финансовые издержки, но ты тратишь меньше времени, с тобой работают более профессиональные психиатры и никаких ужасающих вопросов. Плюс параллельно ещё можешь с какими-то единомышленниками из других городов познакомиться.
Почему у тебя тату – волк?
Александр: Волк мне нравится, я себя с ним ассоциирую. Когда я смотрел Наруто, то думал, какой прикольный лис, почему бы не сделать его волком? И в итоге мы с тату-мастером договорились именно так и сделать. Получилась такая прикольная работа.
Продолжим разговор о вашем отъезде. В марте вы прилетели в Армению и чем занялись?
Александр: Тот способ, который нашел Яр, чтобы меня эвакуировать из России, это антивоенная инициатива Квiр Свiт. Этот проект организовали девушки из Великобритании. Они помогали ЛГБТ-людям выезжать из России в Армению и обосновываться там. И мы для нее делали шелтер: Яр занимался информационно-технической частью (делал сайт, telegram-ботов, помогал мне с шелтером), а я курировал сам шелтер (занимался администрированием, закупкой продуктов, организацией мероприятий, когда нужно было встретиться с психологами, с юристами и т.д.).
И вы жили сами в этом шелтере?
Александр: Да.
Долго вы были в Армении?
Александр: В Армении мы были 15 месяцев. Шелтер мы закрыли в конце июля, после четырех месяцев существования, и с 1 августа были свободны. На проект была выделена грантовая заявка, она закончилась за два месяца до мобилизации. На тот момент поток уезжающих спал, большая часть людей уже через нас прошла и либо уехала, либо осела где-то в Армении. Было принято решение, что закрываем проект.
Мы около трех недель, пока искали жилье, пожили в шелтере Ковчега, за что им спасибо огромное. Мы на волонтёрской основе начали принимать участие в их мероприятиях. После этого в конце августа 2022 года мы переехали из Еревана в северные районы поближе к Грузии, потому что там более дешевое жилье. А через месяц грянула мобилизация и цены в Ереване взлетели до небес. Мы уехали в Ванадзор и жили все оставшееся время там, периодически выезжая в Грузию или в Турцию на визаран.
И почти год вы находились по безвизовому режиму, выезжая периодически в Грузию или в Турцию, чтобы продолжать легально находиться в Армении?
Александр: Да. Поскольку у меня была идея уехать в Канаду, то я как только приехал в марте в Армению подал заявку в Rainbow Railroad – это канадская организация, которая позиционирует себя как помогающая ЛГБТ-активистам, которые могут попросить убежище в Канаде.
Я собрал все документы, отправил им наш кейс со всеми документами и доказательствами, переведя все на английский. Они мне не отвечали, по-моему, месяца три. Но летом в июне ответили, что надо приложить что-то дополнительное и ещё раз описать ситуацию. Я повторно описал все и отправил, в итоге они замолчали навсегда.
В августе, когда я закрыл шелтер и вплотную занялся вопросом, куда нам самим податься, написал ещё раз в Rainbow Railroad — они не ответили. Начал искать варианты, куда ещё можно податься. Ярослав предложил попробовать в ту страну, в которой мы сейчас находимся. Я оформил заявку на получение гуманитарной визы в посольстве одной европейской страны в Армении. Сейчас, по-моему, там есть 2 списка для получения гуманитарных виз: первый – это артисты, которые идут по отдельной программе, и второй большой общий список, куда скидываются все организации.
Мы попали в него, списки очень долго не шли, потом выяснилось, что есть накладка из-за «вагнерят», потому что некоторые организации туда записывают бывших наемников из ЧВК «Вагнер», которые хотят сдаться на политубежище. Стало понятно, что мы застряли очень надолго с этими визовыми списками и там вообще ничего не двигается. Я решил подать другое заявление на визу в посольстве этой страны в Грузии и, к счастью там удалось получить ее в мае. В июне мы уже уехали.
Если это не секрет, на что снимали квартиру и вообще жили?
Ярослав: Снимали квартиру на тот запас денег, которые увезли с собой из России, и помимо этого какие-то подработки мелкие были: помочь с разгрузкой чего-нибудь, кого-нибудь проконсультировать по безопасности, помочь настроить какую-нибудь IT-инфраструктуру, написать какие-то документы – обычный мелкий аутсорс такой. Постоянная удаленная работа на российские компании была невозможна, потому что я знал, что мне штраф прилетит. И он прилетел: сейчас у меня российские счета под арестом – 43 000 рублей штраф висит.
Александр: Когда мы сидели в Армении, то мы ничем особо больше не занимались, кроме как подработками. Для того, чтобы отвлечься, я увлекся кожевенным делом. Но в Армении как-то не очень сложилось со временем, с инструментами, с материалами, пришлось в итоге все это отложить. А приехав на новое место обнаружил, что здесь более доступные материалы да и появилось достаточно свободного времени. Решил поучиться делать мелкие всякие штуки: кошелёчки, картхолдеры, сейчас хочу попробовать Яру поясную сумку-банан сделать.
В Ковчеге продолжали волонтерить?
Ярослав: Несмотря на то, что мы жили в Ванадзоре, часто выбирались в Ереван и занимались консультацией вновь прибывших людей, которые приезжали в чужую страну и которые очень мало о ней знали. Рассказывали, куда можно обратиться, что как сделать, как купить билет, как какие-то документы оформить и ещё что-то такого рода.
Вы же помогали Хаояну, которого могли выслать в Китай из России?
Ярослав: Да, мы как раз и занимались тем, чтобы он благополучно прибыл в Армению и вылетел из Армении в безопасное место, спокойный и накормленный, это тоже наша задача была. Я не могу некоторых административных деталей рассказать, но если коротко, то мне поступает сообщение за сутки, что нужно помочь такому-то человеку, никому другому мы этого доверить не можем, возьмись, пожалуйста.
Я уточняю, какие задачи, что нужно сделать. Объясняют. Очень долго получали данные по билетам, когда и куда, потому что дожидались, получится ли Хаояну вылететь не в Китай, а в Армению, не будут ли его сопровождать российские «правоохранители», поскольку Хаояна вели от ИВС, в котором он сидел, до аэропорта в Москве полицейские, которые следили, чтобы он добрался до аэропорта и улетел из страны. Я и Саша начали разворачивать наземную инфраструктуру: нужно было организовать место, где человек мог поспать. Мы знаем, что ИВС – не курорт, а тем более депортационный. Выяснили, чем можно накормить, организовали все это.
Я занимался его встречей в аэропорту Звартноц – это аэропорт Еревана. Он прибыл, я его перехватил, успешно отбился от местных таксистов, вызвал машину, чтобы его довезли. Машина довезла его до места высадки, чтобы проверить, нет ли за ним наружного наблюдения. Там нас встретил Саша, мы попутно закупили необходимые продукты, которые он хотел, и отвезли в убежище. Убежище было не централизованным типа шелтера, это просто был дом, в котором можно было безопасно находиться. Адрес мы самому Хаояну, естественно, не сообщали.
Накормили. Как раз первое вне России фото Хаояна, которое скинули координаторам, где он кушает, сделано именно там. Хаоян немножко поспал, спал как убитый. Мы не заваливали его вопросами, я только уточнил по билетам информацию, и мы отправились в аэропорт. Я его проинструктировал по всем процедурам прохождения паспортного контроля и он вполне благополучно все прошел, сел в самолёт и вылетел в Стамбул.
Александр: Были переживания насчёт того, выпустят ли его вообще, поэтому мы заранее подготовили контакты, чтобы он мог связаться с нами в случае, если с ним начнет что-то происходить, чтобы мы могли мобилизовать резервы — поднять правозащитников, чтобы можно было его хотя бы не оставлять в руках уже армянских и российских структур, поскольку российское присутствие там есть.
Ярослав: Да, пограничная служба Армении, к сожалению, сотрудничает с ФСБ. Такие моменты бывали, поэтому готовились.
А за себя какие-то опасения были, когда так помогаешь?
Ярослав: Если только фоном. Есть задача выручить человека, остальное это уже какие-то детали. Да и так понимаешь, что ты рискуешь постоянно. Привыкаешь к такому риску.
Раз заговорили об опасности, как до тебя дошла новость про твое иноагентство?
Ярослав: Я сижу на верхнем этаже дома, смотрю на Ереван, на Арарат, благо он виден. Раздаётся звонок от моей знакомой журналистки, которая говорит, что ты же такой-то и такой-то и называет мою фамилию, имя, отчество. Я подтверждаю ей. Она спрашивает, что такая-то дата рождения. Я говорю, что да. И тут она мне сообщает, что скорее всего я уже иноагент.
Сайт Минюста в этот момент лежит, видимо, обновляется. Я не могу проверить. И дальше начинается волна звонков, когда все уточняют информацию по иноагентству. Вот так и узнал.
Это было очень неожиданно, честно признаться.
Какая первая реакция была?
Ярослав: Это был шок. Я застопорился, если честно, и не очень понимал, что происходит. С другой стороны, ожидал, что рано или поздно что-то приклеят подобное, потому что другим ЛГБТ-активистам этот статус уже давали. Мне, конечно, очень льстит, что я в одном списке с такими уважаемыми людьми, тем более, что я второй иноагент в своём регионе.
Первый – персона несоизмеримо гораздо большего масштаба, чем я – Андрей Алексеев, владелец киноклуба «Нефть», где он делает очень классные культурные ивенты. Я его очень уважаю, он очень умный, интеллигентный и позитивный человек. Одновременно наступило понимание, что куча проблем появляется: эти отчёты, Минюст, регистрация юрлица потенциальная, штрафы и так далее.
А ты сразу решил не выполнять все эти нелепые требования?
Ярослав: На счёт маркировки я даже не размышлял, потому что не видел смысла этого делать. Я видел, как люди, которые соблюдают требования и ставят маркировку, все равно получают штраф. Я решил ничего не маркировать. Но было понимание того, что для части граждан моей страны я стал каким-то подозрительным человечком.
Сейчас на тебе висят штрафы. У тебя в России есть собственность?
Ярослав: У меня нет собственности. Я осознаю эти риски, но я ничем не владею, а на счетах в основном нули.
Тогда принять решение о бойкоте этих, якобы, законов было проще.
Ярослав: Значительно проще.
ЛГБТ-активиста Ярослава Сироткина объявили в розыск в России
Вопрос инсайдерский: у иноагентов, говорят, свой чат есть. Есть?
Ярослав: По-моему, есть. Я в него хотел одно время вступить, но потом понял, что у меня и так очень много чатов. Ещё один я уже не потяну.
А какая-то взаимопомощь у вас – иноагентов – есть? Какие-то правозащитные организации помогают исполнять все эти требования с отчетностью и созданием юрлица при необходимости?
Ярослав: Есть такие инициативы, они помогают, но в основном их можно найти, насколько я знаю, через личные какие-то взаимосвязи. Но они есть.
Планируете ли возвращаться в Россию? Если да, то на каких условиях?
Ярослав: Вернуться в Россию, конечно, хочется. Это моя родина, и там довольно много работы будет, когда это все закончится. «Это было навсегда, пока не кончилось», так книга Алексея Юрчака называется. Когда-нибудь я вернусь, без сомнения. У меня нет оптимистичных ожиданий, что это произойдет в течение этого или следующего года.
Даже обжившись в этой новой стране и прожив в ней 5-10 лет — все равно потом вернешься в Россию?
Ярослав: Если произойдут политические изменения, перезагрузка политической системы, и элита будет готова к демократическим изменениям, то несомненно — я хотел бы поучаствовать в этих изменениях при условии, что мне не будет грозить уголовное преследование на территории этой новой России. Есть такой термин ППЖ. Так вот, я уехал на ППЖ – Пока Путин Жив называется.
Немножко умозрительные рассуждения: во-первых, смерть Путина абсолютно не равна изменению режима, а во-вторых, гарантии безопасности, когда ты будешь понимать уже, что тебе безопасно возвращаться в Россию, станут очевидными только тогда, когда режим уже объективно будет похоронен.
Ярослав: Когда я говорю Пока Путин Жив — это как говоря «партия» подразумеваешь «Ленин», говоря «Ленин» подразумеваешь «партия». Путин – это уже не человек, это вся система, если иносказательно.
Без сомнения, когда это закончится, то можно будет вернуться; я точно не берусь говорить когда, но я хотел бы поучаствовать в возможном строительстве демократической России. Потому что из моего опыта жизни в Армении я подчеркнул много полезного: того, чего нет у нас. Я вижу в этом всем огромный такой опыт для учёбы. Ты учишься у других народов, у других государств, как они это делают. Это прекрасно.
На период, пока режим существует, какие планы?
Ярослав: Я не могу отвечать за себя будущего, но на данный момент я вижу возможности в том, что я могу учиться, могу получать знания, перенимать самые передовые методы работы, наблюдать, как работает демократическая система изнутри.
Здесь в ЕС пересекаются разные культуры и народы Старого света. У них разные практики и разные решения каких-то проблем. Та рациональность и тот набор ценностей, к которым они пришли, мне близки. Я хотел бы их принести обратно в Россию, потому что они решают уже те проблемы, которые нам ещё предстоит решать, в том числе проблему насилия, которым пропитано российское общество.
Забота о человеке и человек здесь ставится во главу угла, здесь совершенно другая система ценностей.
Ещё один общий вопрос: стоит ли ЛГБТ-людям сейчас оставаться в России?
Александр: Они должны сами выбрать для себя, где им сейчас лучше, безопаснее, надёжнее. Неизвестно, насколько все это затянется, но жить людям хочется здесь и сейчас. Желательно в более безопасной стране, в которой не пытаются тебя убить, не пытаются тебя посадить, не пытаются наложить конские штрафы.
Да, есть люди, которые, как Ярослав, любят Россию, есть те, кто готовы оставаться там до последнего, и это их выбор. Это очень смелый выбор. Таким образом люди выражают свою политическую позицию, но при этом они теряют ту часть своей жизни, которая могла бы пойти, возможно, на что-то другое, возможно, что-то более прекрасное, созидательное.
Ярослав: Немножко добавлю, процитируя Екатерину Шульман: берегите себя для лучших времен, не соучаствуйте во зле, пусть его делают другие, и, самое важное, устанавливайте горизонтальные связи. Это единственное, на что сейчас можно опираться и что вас поддержит.
А ты, Саша, сам хотел бы вернуться в Россию или нет?
Александр: Я бы вернулся, возможно, если бы нас не пытались всех дружно там посадить.
Здесь у вас семейный консенсус.
Александр: Да. И у Ярослава, и у меня остались друзья и близкие в России и видеться с ними на нейтральной территории раз-два в год – это весело и здорово, но хотелось бы иметь возможность свободно перемещаться и жить и на территории России без риска быть посаженным.
Жить на две страны, как показывает опыт, можно. Желание такое найдётся — было бы ради чего. А вот возможности такой, к сожалению, пока нет. Но, надеюсь, появится.
Есть ли планы регистрировать брак уже по всем юридическим правилам?
Ярослав: Надо сначала пройти кучу бюрократических процедур, а потом почему нет?
Александр: Ты уверен, что я тебе сделаю во второй раз предложение? Еще много всего предстоит сделать, а так я – за!
Выражаем благодарность за предоставленный материал
журналисту Валерию Клепкину и фотографу Никите Эрфену
