Петербургский врач-анестазиолог-реаниматолог Петр Воскресенский долгое время был известным ЛГБТ-активистом в родном городе. Сегодня он живет в Германии. Мы поговорили с Петром о его скверном характере, активизме, музее квир-истории и травме эмиграции
Расскажи в двух словах о своей биографии
Я родился в 1985 году в Петербурге, хотя корни мои почти по всей Восточной Европе: Поволжье, Украина, Беларусь, Литва и Польша. Семья моя состояла из инженеров, художников и неудавшихся врачей. Так что я решил заполнить последний пазл и пошёл в медицину. Окончил СПбГМУ с красным дипломом и успешно работал. Всегда увлекался искусством, историей и социологией. Пессимист, перфекционист, анархист, гендерквир. Старый Близнец. Говорю всем правду в глаза, от чего и страдаю. Характер прескверный. Не женат.
Ты в активизме — и общегражданском, и собственно ЛГБТ-активизме — много лет. Как это начиналось, что все эти годы давало силы и, напротив, их лишало, раздражало, виделось в активистском мире неприемлемым?
Не знаю, откуда это пошло, но сколько себя помню, я всегда был эмпатичным и свободолюбивым человеком, нетерпимым к угнетению и несправедливости. Наверное, потому, что рос на книгах и вырос романтиком в широком смысле. Мой путь в активизм начался, как и у многих людей моего поколения, с интернета, с администрирования форума против расизма.
В 2007 году моя подруга-лесбиянка Настя неожиданно заявила, что мне непременно надо познакомиться с ЛГБТ-активистами, которые хотят создать в Петербурге правозащитную организацию. Надо отметить, что к тому моменту публичных квир-инициатив в городе уже лет 10 как не было. Были клубы, были квартирники, фестивали, ВИЧ-сервисные организации. Но о политических правах никто не заикался. Лишь в Москве дерзко и скандально выступали радикальные активисты GayRussia.
В итоге в офисе ЦРНО на Лиговке собралась группа людей, возрастом преимущественно до 25 лет, которая стала в дальнейшем именоваться “Выходом” – демократическим объединением квир-активистов. Мы проводили различные акции и просветительские мероприятия. Увы, идиллия продлилась недолго: “Выход” постигла та же участь, что и все прочие ЛГБТ-организации России: после регистрации юрлица и начала регулярного финансирования часть активистов узурпировала власть и отменила прямую демократию, переведя членов организации в “волонтёры”. Причём к “волонтёрам” отношение стало сугубо “начальственным”, потребительским. Мне это резко претило, и пути наши разошлись. В дальнейшем я был ярым критиком элитарности, закрытости, кумовства и порождённой этим коррупции в российском квир-движении, чем заработал определенную репутацию (Некоторые мнения нашего героя не совпадают с позицией редакции – прим. ред.)
Но я был убеждён, что равноправие есть высшая ценность, и что оно невозможно без демократии, без публичного и широкого диалога, без союза квир-движения с другими политическими и правозащитными организациями. В “Выходе” я был одним из тех, кто собрал самую многочисленную публичную квир-акцию, Радужный флешмоб 2009 года. Её рекорд позже был побит на мною же организованном Радужном первомае 2015 года. Тогда по Невскому проспекту под радужными флагами прошло около тысячи человек. И, к вящему сожалению Милонова, огненный дождь на город не пролился. Но речь не о численности, а о том, что квир-сообщество становилось видимым, активисты становились видимыми, общество, сообщество и активисты обретали площадку для общения без предрассудков и иерархий, а квир-люди страны получали мощный сигнал гордости и смелости. Меня вдохновляли загорающиеся оптимизмом глаза людей: я видел, что после моих мероприятий они уходили с надеждой. Я не мог остановиться и предать эту веру. Такая своеобразная зависимость.
Что стало окончательной причиной решиться уехать из России в 2022-м?
Все началось, как водится, чуть пораньше, а дальше шло по нарастающей. В конце августа 2019 года ко мне на работу в клинику МЧС пришёл активист-гомофоб Тимур Булатов и устроил скандал. В итоге я столкнулся с неприятием некоторых коллег, однако в конце концов руководство и коллектив за меня заступились. Но только я выдохнул, как началась эпидемия ковида. Я довольно быстро заразился и месяц тяжело болел. А когда вернулся на работу, то вскоре встретил там… двух следователей по особо важным делам! Их очень интересовало: кто дал интервью Радио Свобода о плохой подготовке больниц Петербурга к эпидемии, на эту публикацию обратили внимание Хинштейн и Бастрыкин. Что тут началось… Следователи запугивали меня, моих коллег, друзей и соседей. Ко мне домой регулярно приходили люди в штатском и ломились в дверь. Просто чтобы запугать. И надо сказать, что в 2020 году сидеть под такой содрогающейся от ударов дверью было очень страшно… несмотря на мои предыдущие многочисленные аресты – риски сильно возросли. Если б границы не были закрыты – я бы тотчас уехал. Однако всё и все были на изоляции. И я решил обратиться за помощью к Аркадию Чаплыгину, известному питерскому активисту, юристу и меценату. Он, к моему ликованию, сказал, что у него есть человек, который может решить проблему! Каково же было моё удивление, когда на нашу встречу в кафе пришёл известный провокатор, эшник и педофил в погонах Владислав Терехин. И предложил “дружить”. Я ушёл в туалет, а оттуда – убежал. Ситуация была полной катастрофой. Я пошёл ва-банк. Дело в том, что за годы практики у меня лечились многие влиятельные люди. И надо сказать, что прозвон определённых номеров из моей записной книжки возымел эффект: от меня отстали.
Но на фоне стресса, а также из-за осложнений ковида у меня началась тяжелая депрессия. На работе продолжилась тихая травля со стороны моего начальника, вплоть до порчи аппаратов ИВЛ и АИК перед моей работой на наркозе. Часто, придя домой, я просто лежал пластом в кровати.
А 24 февраля 2022 года началась война… Помню это утро: я проснулся совершенно нетипично для себя очень рано. Вторжение началось буквально за полчаса до того, как я открыл глаза. Читая новости, я понял, что это конец всему прежнему миру и моей жизни в частности.
Вскоре власти резко усилили политические репрессии. Аресты начали происходить среди знакомых и друзей – Саша Скочиленко, Ольга Смирнова и тд. Параллельно центр Э возобновил попытки завербовать меня. Но я был в тумане депрессии и даже не особо боялся. Летом я впервые начал принимать антидепрессанты. В голове прояснилось. И ранее подавленный ужас стал кристально ясным. Я обратился к своей “записной книжке” и мне прямо дали понять, что ныне я в опасности. Я судорожно написал запрос на получение немецкой гуманитарной визы. Осенью Госдума начала процесс принятия второго гомофобного закона. А к тому моменту, надо отметить, я уже собрал коллекцию для давно задуманного мною Исторического квир-музея. Это была моя мечта… И я вдруг понял, что если я не открою музей сейчас, этого в России не случится никогда. Мечта не сбудется. Нельзя было этого допустить! Несмотря на огромные риск, ещё не зная ответа на запрос визы, я открыл вернисаж у себя на квартире и огненный дождь опять не случился! Теперь я мог уехать с гордо поднятой головой! В декабре мне пришёл положительный ответ по визе. Но я уехал не сразу, поскольку моя депрессия опять серьёзно усилилась, а таблетки перестали помогать. В конце концов ко мне приехали подруги, разобрали мои вещи, что-то выкинули, что-то отдали, собрали один чемодан, купили билеты – и я с тяжелым сердцем и ватными ногами уехал в Германию.
Каким был твой вариант вот этого тернистого пути политического эмигранта в Германии?
Я приземлился в Гамбурге и был отправлен в лагерь на севере Германии. Там, несмотря на то что я гей и россиянин и должен был быть размещён отдельно, меня поселили в комнату на 6 человек с мужчинами из Украины. Спорить я не стал. Во-первых, потому что персонал лагеря был из выходцев из мусульманских стран. Во-вторых, переселение было бы равнозначно аутингу перед другими беженцами. Не буди лихо. Я как врач умею находить язык с любыми людьми. Но столько раз слово “пидор” я никогда не слышал в своей жизни (даже когда студентом подрабатывал на стройке). Не в свой адрес, просто как слово-связку. Но это всё равно порождало страх. Ещё очень неприятным, до тошноты был повсеместный харассмент к украинкам со стороны мужчин из числа беженцев и персонала. Хотя одной из соцработниц лагеря была мусульманка-феминистка, профилактика домогательств была слабой. Вопросы гомофобии и вовсе игнорировались персоналом. Ни в методичках-правилах, ни в ознакомительной лекции, соцработница даже на прямые вопросы не отвечала. Это всё, разумеется, приводило к сильному чувству небезопасности, стрессу и усилению депрессии. И, как оказалось, не зря: позже, когда я уже уехал, на одного гея-беженца в этом лагере было совершенно нападение с последующей травлей.
Через полтора месяца меня перевели наконец из лагеря в один из городков рядом с Гамбургом. По чудесному стечению обстоятельств рядом с ним живет моя знакомая квир-историк. Она вместе с её парнем-немцем встретили меня и мы вместе пошли к соцработнице в городскую ратушу. Когда та увидела нашу компанию, её улыбкой аж “перекосило”. Я почувствовал подвох, но его суть стала мне ясна позднее. Соцработница объявила, что в моём общежитии идёт ремонт, поэтому на пару дней меня поселят в резервный фонд. Я обрадовался: общежитие с ремонтом, повезло! Но я сильно ошибся! На следующее утро ко мне пришел соцработник и поинтересовался, уехали ли мои друзья. На утвердительный ответ он заявил, что ремонт окончен, и я должен переехать в общежитие. Это оказалась комната-кладовка с выходом на двор-помойку, разбитым окном туда же, неработающим отоплением. За одной стеной был залитый мочой туалет, за другой – стиральные машины. В доме грязь была даже на потолке, обои отклеивались, лампочки не работали.
И тут моя крыша треснула и потекла. Меня трясло как трактор несколько часов, сильное чувство опасности не покидало меня ни на миг. К счастью, на связи оказалась моя знакомая психологиня. Она посоветовала мне уйти из этого места. Я взял чемодан и побежал с ним наперевес (хотя с его тяжестью его только катить). Я бежал до тех пор, пока не завернул за угол и там упал, я был готов ночевать на улице…
Тут моя история приняла счастливый оборот. Во-первых, друзья и знакомые в Германии откликнулись и помогли мне прожить пару недель вне кладовки. Я по два-три дня гостил на квартирах по всей стране. Гей на передержке в Европе – это не российский пропагандистский штамп, это я! Во-вторых, нашлась знакомая, которая помогла мне быстро найти другое жильё. Так что теперь я живу в “старинном замке в зачарованном лесу”: “танцующие” полы, куча пауков, огромные комнаты, высокие потолки и звон церковной башни каждые полчаса. Не хватает только симпатичного привидения. Я благодарен судьбе, друзьям и Германии. Правда, ПТСР и депрессию мне это уже не поправило, и я слёг в больницу. Там меня сначала потеряли, потом выдали чужие документы, потом пытались выписать нафиг. Но я настоял на лечении и в итоге не только получил терапию, но и мне подсказали русскоязычного психиатра в Гамбурге, которая меня приняла. В Германии такое – это фантастическая удача! А ещё подруга помогла найти психотерапию по интернету. Это буквально спасло мне жизнь. Сейчас по мере сил адаптируюсь. Учу язык. Пытаюсь нагружать мозг чтением и написанием статей. Очень тоскую по работе.
Ты как-то общаешься с немецкоязычным квир-комьюнити? А с эмигрантским?
К сожалению, мой уровень немецкого не так хорош пока для общения с автохтонным квир-комьюнити. К тому же у меня вызывает панику как сам немецкий язык, так и компании численностью больше трёх человек. Поэтому с местным русскоязычным квир-комьюнити мне легче лишь отчасти. Хотя в Гамбурге есть прекрасный филиал русскоязычной квир-организации Quarteera, проводящий различные мероприятия, языковой клуб, психологическая группа взаимопомощи, творческое объединение Гиацинт. Кроме того, это русскоязычное комьюнити очень сильно поражено травмой эмиграции. Многие свежеприбывшие (даже по рабочей визе) находятся в той или иной степени стресса и депрессии. Это общение, увы, не всегда поддерживающее, просто потому что мало ресурса у всех. Одиночество всё равно проблема.
Расскажи подробнее про созданный тобой музей российской квир-истории.
Идея квир-музея была у меня очень давно. Но понимание того, как он может быть устроен, появилось только после посещения музея-усадьбы Петра Чайковского в Клину. Дело в том, что интерьеры самого композитора тщательно очищены от любых намёков на его личную жизнь. Однако его брат, Модест Чайковский, который основал музей, тоже был гомосексуалом. И вот сохранившийся интерьер его рабочего кабинета – это настоящий квир-оазис.
Я вдруг осознал, что дошедших до нас исторических коллекций квир-искусства очень мало: обычно после смерти владельца их уничтожали родственники покойного, борясь за “светлую память” о нём. Однако отдельные предметы хранятся в семьях, члены которых уже давно позабыли об их значении, валяются на барахолках, продаются в антикварных магазинах. Я довольно быстро собрал коллекцию из более чем 130 артефактов. Причём они репрезентируют не только гомосексуальное мужское, но и женское сообщества, а также трансгендерных людей. Это различные вазы, статуэтки, шкатулки, камеи, книги и так далее Их возраст: от середины XIX века до современности.
Как я уже говорил, перед самым вступлением в силу второго гомофобного закона мне удалось устроить вернисаж. Музей проработал две недели. Его посетили около 200 человек. Положительные отзывы оставили ряд квир-историков, сотрудники Эрмитажа, Музеев политической истории и Анны Ахматовой, а также преподаватели СПбГУ, которые устроили в музее импровизированный семинар со студентами.
Ну а после того, как сам факт существования музея стал в России преступлением, он закрылся, а коллекция была эвакуирована в Финляндию. Сейчас я ищу деньги, чтобы перевезти её в Гамбург, где он продолжит своё публичное существование. Это будет первый в мире музей-беженец,
Что тебе говорит твоя интуиция (или, наоборот, беспощадно-трезвый анализ) по поводу возможности когда-нибудь вернуться в Россию? Это случится, как ты думаешь?
Это случится. Я верю: я вернусь в Россию бодрым старичком. Возможно, даже триумфально. Посещу могилы бабушки, отца. И матери (ныне живой). И помогу основать светлое будущее для новых поколений. Но на возвращение при этом я не надеюсь: так легче смотреть вперёд.
Что, по-твоему, ждет ЛГБТК-сообщество в России в свете всего всего, что там происходит?
Вновь повторю тот тезис, который произнёс на правозащитной конференции в Берлине в начале февраля 2014 года, через две недели после которой началась война. Забудьте о судьбе ЛГБТ-сообщества: ныне в условиях диктатуры эта судьба лишь повторение судьбы всего российского общества. Тоталитаризм коснётся всех граждан, серьёзно пострадают абсолютно все. Да, под ЛГБТ-людей будут особенно сильно рыть. Но власти будут ограничены скрытностью и всепроницаемостью квиров. Даже нацисты не смогли уничтожить хоть сколько-нибудь значимое число ЛГБТ-людей. Но, повторюсь, отравлена жизнь будет всем, вне зависимости от идентичности. Этот умеренный прогноз.
Пессимистичный прогноз, отнюдь не маловероятный, это подключение “Большого брата” в выявление ЛГБТ-людей. Что повлечёт страшную, невиданную до сих пор в мире резню. Но квиры – не евреи. У нас нет прямой линии наследования. Нас невозможно уничтожить, пока жив род людской. Поэтому будущее есть и в этом сценарии, но не для всех. Третьей мировой не случится (не здесь, не сейчас). Россия проиграет новую холодную войну, и достаточно скоро, в пределах 20 лет. Вопрос в том, что будет после. Этот вопрос в том числе о том, какой мир мы оставим в наследие будущим поколениям. Я оптимист. Я надеюсь дожить до лучших времён. Я надеюсь, что смогу приблизить новый рассвет. Такова моя вера.
Интервью: Артём Лангенбург
