В международный День борьбы с гомофобией лучше понимаешь, что проблема не только в неравенстве социальной группы и предрассудках агрессивного общества, но и в том, чтобы сначала принять самих себя.
Без чувства этой правоты и ощущения нормальности – сложно убеждать в чём-то остальных. Как сказала Мартина Навратилова, «Если мы стыдимся самих себя, то какого чёрта мы надеемся, что мир не будет стыдиться нас?»
Советскому гею (каким я себя помню) особенно сложно менять взгляд на «порочность» своих влечений, заложенный в детстве. И даже выходя на Тверскую с радужным флагом в Москве, не раз «посетив» автозак (в компании классных ребят), ловишь себя на том, что в глубине своей памяти остаёшься советским подростком.
Геям моего поколения (Ок, бумер!) было сложно принять себя – в рамках общих представлений о норме. Путь к идентичности шёл через расставание с советским прошлым, а это непросто. Ребятам путинского времени (точнее, безвременья), надеюсь, будет легче (всё же – интернет), но главным барьером к принятию ориентации всё равно остаётся внутренняя ненависть к себе, которой нас наградило общество.
«У грешников не бывает прав человека…»
Каждый гей борется с этим, как может. В ярких красках прайда, в танцующих голых парнях, в карнавальном гротеске – я вижу отчаяние этой борьбы за право на нормальность. Именно отчаяние. «Да, мы есть – и мы такие!, – говорит гей-прайд обществу, потому что кроме вашей «нормы» есть ещё миллионы людей, не менее нормальных, чем вы, – но иначе».
Понятие «нормы» в сексе (её вариативность) – до сих пор проблемно для большинства людей. Со своим бойфрендом мы расстались именно поэтому (дело не только в политике). Но то, что он обожал в постели, он отказывался считать нормальным. «Зачем вам какие-то браки? – говорил бойфренд, – кто вам мешает е***ься в своё удовольствие?» И чем распутнее, в его представлении, было то, чем он занимался, тем нетерпимее он относился к открытости. Ведь у грешников не может быть прав человека. (Чувство собственной «порочности» добавляло ему остроты ощущений).
Один из парней поколения Z, с которым мы столкнулись в скайпе, говорил (не прерывая сексуального процесса), что «дети не должны видеть целующихся геев». И добавлял: «После института найду себе девчонку…» (Это не мешало ему появляться в Гриндре и кончать за компанию с парнем).
Почти все (в какой-то мере) мы отравлены ненавистью к себе. Мы всё ещё доказываем миру, что нормальны в сексе и любви. Что мы не лишены способности любить. Но границы «нормы» всегда проводит большинство, и оно требует от нас доказательств…
В прошлом году, забежав на проф-осмотр к психиатру (даме лет 50-ти, с дочерью, живущей в Штатах), я снова с удивлением узнал, что «гомосексуальность – это расстройство» и что «в школе геям не место», потому что есть профессии, «несовместимые с гей-ориентацией». Если это не запрет на профессию для миллионов здоровых людей, то что это?
Брошюра с МКБ-10 стояла в её шкафу, но страница, где сказано, что «гетеросексуальность, бисексуальность и гомосекуальность – являются вариантами сексуальной нормы», так и осталась непрочитанной. (Что уж говорить о трансгендерности? – для «психиатра» это вовсе тёмный лес).
Общество в России не забывает напомнить, что «нормализация» нам не светит. Российский психиатр (положив под себя Международную классификацию болезней), говорит от имени Природы и свято убеждён, что Природа лично сообщила ему знание о «норме».
Хотя, как заметил Альфред Кинси, «Противоестественен лишь тот половой акт, который вы не сможете совершить».
Но «большинство» всегда убеждено, что с позиций «правильной» техники секса оно способно судить о «нормальности» граждан. (Выбор «социально-полноценного» отверстия делает тебя уважаемым членом общества).
«Ты эротоман, а эротоманы любить не могут…»
Легендарная строчка из пьесы Леонида Зорина лучше всего передаёт гомофобную логику. «Вы повёрнуты на сексе и эротике, на свободных отношениях (не дай бог, полиамории), – а это нормой быть не может. И не будет в России. Мы вам не позволим разрушать семью, ставя сексуальность во главу партнёрских отношений».
Избежав сексуальной революции 60-х годов, российское общество всё ещё догоняет Европу, пытаясь найти место для секса в ряду своих «скреп» и «ценностей». Именно поэтому геи стали головной болью режима, который не знает, что делать с сексуальностью в принципе. В наборе его «скреп» секса просто нет. А о свободе личности и праве частной жизни режим ничего не слышал.
Есть ещё одна причина ненависти к сексу политических режимов. Свобода отношений уважается лишь там, где частная жизнь (как и религия) отделена от государства. Любой режим не может себе этого позволить. В 1934 году Сталин ликвидирует свободу однополых отношений, а позже и «советская семья» становится довольно репрессивным институтом под политическим контролем. «Бросивший семью» мог лишиться партбилета, карьеры и поездок за границу.
Атаки режимов на сексуальность (её разнообразие) – часть полицейского давления на общество. Так что, по картине со свободой геев в стране легко судить и о свободе большинства.
В странах с однополыми браками, как правило, есть комфортная среда для семейной жизни в целом, растёт рождаемость и люди строят планы, хотят любить и рожать детей. Там, где частная жизнь – под репрессивным контролем, мы видим деградацию семьи, падение рождаемости и страх заводить детей.
Поэтому, ну да… Большая часть сообщества «повёрнута на сексе» и свободных отношениях. Говорить об этом – означает уважать свою природу, субкультуру и традиции, не идя на поводу у чужого взгляда.
Если наше государство заботится о будущем и хочет создавать комфортную среду для большинства семей, хочет стимулировать рождаемость, то оно должно оставить частную жизнь в покое. И никого не назначать на роль “социально-неполноценных”. Но где же взять в России такое государство?
Подростковый бунт ЛГБТ
Выйдя из глубокого подполья, гей-культура вынесла на свет свой яркий и чувственный образ – и до сих пор пытается занять уважаемое место в культуре большинства. Этот конфликт подполья с мейнстримом – не скоро удастся решить.
В жёстких текстах геевской эротики (со во всеми этими “х**ми” и “е**ёй”) – можно видеть вызов «норме» и внутреннюю травму – одновременно.
В движении за принятие лексики ненависти в рамках так называемой «пидор-стратегии» – мы видим тот же стокгольмский синдром гей-сообщества – пополам с отчаянием. («Пи*ор» на майке гея – это та же звезда Давида, но пришитая по собственной воле).
Всё это – следы той самой травмы, которая неотделима от внутренней гомофобии. Нам только кажется, что мы от неё свободны. Но даже гей-прайды – это следствие борьбы и несвободы. Полноправным людям нет нужды выходить на улицы. Их гордость не требует подтверждений.
Уверен, что когда-то (но нескоро) гей-прайды станут «музейным экспонатом». Возможно, прайд вернется в клубы, откуда он и вышел, начиная со «Стоунволла». Даже радужные флаги в центре города будут не нужны, потому что «нет смысла гордиться тем, что ты родился в четверг, а не в пятницу».
Гордость геев растворится в небе повседневности. Почему бы нет? Но сегодня всё иначе.
Отчаянно борясь за право на нормальность, парни надевают майки со словом «пи*ор», бравируют голыми бёдрами на площадях, «тиранят взгляд» буйством перьев, макияжа и радужной символики. Или шокируют публику фото-выставками Мэпплторпа – с эстетикой голых членов. Наконец, выносят на экран (круша границы порнографии) тайную технику секса, когда лучшие актёры, от Гарреля до Бандераса, мастурбируют в кадре.
Этот век вынес на экран кинотеатров пенис крупным планом (безумству Майкла Питта поём мы песню). Словно гей-сообщество решило этим жестом (в адрес большинства) компенсировать годы травли. Действительно, «Мечтатели»… Но шок – это тоже путь к пониманию. Что нам остаётся, кроме гордости и шока?
Сегодня геевская сексуальность может казаться «вызовом» (культурным, моральным, каким угодно), но это вызов, который связан с травмой, с тоской по «нормальности», обычности, законности, – которых были лишены миллионы людей, веками живших с мыслью, что они «извращенцы» и «выродки».
Карнавальная «чрезмерность» гей-культуры – это бравада подростка, отчаянно желающего стать самим собой, но не уверенного в праве на жизнь. И нет никаких шансов, что уверенности будет больше. На подходе времена, когда генетика и био-технологии смогут вмешиваться в природу гомосексуальности, – определять ориентацию до рождения или даже программировать её.
Я вовсе не уверен, что общество (родители) проявят историческую зрелость, чтобы отказаться от «полного решения гейского вопроса» и не покончить с гомосексуальностью как «ошибкой эволюции». Иначе весь пласт мировой гей-культуры потеряет своих носителей, превратившись в «мёртвую» материю. Много ли родителей мы знаем, кто сознательно откажется вмешаться в секс-ориентацию своего ребёнка?
Пожалуй, рано списывать гей-прайды в архив. Нам ещё предстоит не раз доказать жизнеспособность, силу своей гордости и право на нормальность.
Отречение
В моём советском прошлом не было пространства для гордости. Я молчал о своём «пороке», хотя никогда не жалел о том, что я гей. Влюбляться в парней было счастьем. Но в то же время и позором.
Подобно древнему Петру, я «трижды отрекался». И каждый раз это было мучительно. Однажды мне пришлось отвечать на вопросы врача о сексуальных партнёрах. На стене, словно забытый пациентом, блестел православный крестик.
Пришлось признаться, как на исповеди, что «сомнительных девиц у меня не было». «А однополые связи?» – спросил врач (сестра за соседним столом навострила уши и занесла ручку над картой). Было как-то глуповато, имея в прошлом десятки парней, прикинуться девственником, но обсуждать с врачом свои однополые связи я не стал. Да и статью УК никто не отменял.
Но одно из «отречений» я помню очень хорошо.
Женька был двумя курсами младше меня. Мы сталкивались с ним в старинных воротах корпуса – или в читалке, где он мог задремать на стульях в позе эмбриона. Распахнутые миру глаза без очков (почему-то он их не носил) казались особенно детскими. Он подрабатывал на радио и его приятный баритон по утрам звучал на местной волне.
Мы не были близко знакомы, я лишь замечал его в потоке студентов, удивляясь каждый раз открытости этого взгляда. Через год он куда-то пропал, я закончил институт и больше о нём не слышал. Но мир оказался тесен.
С ним дружила коллега по школе. И однажды к нашим стенам подкатил Женька на велосипеде. Мы немного поболтали и он умчался, лихо махнув над седлом ногой в обтянутых шортах. Глаза были те же самые..
“А ты ничего не знаешь?” – спросила Марина. Она поправила очки и как-то выразительно взглянула на меня. “Его же хотели забрать по статье, но потом отправили в больницу.. Ну, ты понимаешь.., за любовь к мужчинам”.
На дворе стоял восьмидесятый год, я слышал о статье, но поскольку ни с кем не встречался, то об этом не думал. Меня напугало другое. До сих пор я помню страх – мучительный и тягостный, накрывший без всякого повода. Я доверял Марине, она была человеком “широких взглядов”, но это был первый в жизни разговор, касавшийся моей сексуальности. Именно моей.
“Ты вообще-то, как к таким парням относишься?”, – Марина, подпирала пальцем линзу (как она любила делать, прибавляя диоптрий) и внимательно смотрела на меня.
Я прекрасно понимал ход её мыслей. У меня не было девушки, я таскал в портфеле томик Уайльда и общался с ней в “товарищеском” стиле.
Я никогда не сомневался в своей ориентации, начиная с детских впечатлений, когда мужские члены в мокрых плавках (дело было в пляжном туалете) кружили мою пионерскую голову. В институте я влюблялся исключительно в парней и от разоблачения спасало только то, что близкие друзья были парой (позже они поженились). Так что мой геевский интерес растворялся в уловках дружбы.
Но мысль кому-то рассказать о себе приводила в ужас. Дело было не в статье, а в потере репутации и самоуважения.
«Вообще-то… плохо отношусь (я начал что-то мямлить, блуждая глазами по потолку). То есть, я без осуждения.. Это его дело. Но мысль, что можно с парнем… мне.физически противна» (я изобразил в лице кислое презрение). Марина улыбнулась (казалось, иронически) и поправила очки.
В моих словах всё было ложью – от начала до конца. Мне не было «противно», я мечтал об отношениях, считая мечту несбыточной. Вся сексуальная жизнь (если можно назвать это жизнью) вращалась вокруг парней и порно-фантазий. Сейчас я понимаю: прояви Женька больше настойчивости, тронь меня в «правильном» месте – и он мог легко «совратить натурала» (каким я, конечно, не был).
Не сомневаюсь, что Марина передала ему о нашем разговоре. И Женьку я больше не видел.
Глупая ложь была унизительна. Уже тогда я понимал, что предаю себя, но контролёр, сидящий в голове, не оставил выбора. Ложь была частью советской социализации. Формой «группового изнасилования» гея большинством.
С тех пор я не люблю всё, что «встраивает» в общество. Не люблю толпу, парады, демонстрации единства и любое «большинство», как таковое.
Все ценные уроки от жизни мы получаем задним числом. Поэтому слова американского писателя я мог бы вставить в рамку и повесить над столом. К сожалению, только сейчас…
«Моя гомосексуальность заставила меня сожалеть только об одном: я слишком долго её в себе подавлял. Я прожил свою молодость в страхе, что подумают люди, а мог бы просто любить кого-нибудь. Не совершайте подобной ошибки. Жизнь – чертовски короткая штука!» – писал Армистед Мопин.
Доверять себе – или общественной морали?
Каждый гей однажды должен делать выбор, о котором не подозревают гетеро-ровесники. «Кому я должен доверять: своей природе или обществу? Себе или общественной морали?»
Попытка раздвоиться между ними (стать Джекиллом и Хайдом) обычно кончалась плохо. Ты ощущал себя чужим (обществу, стране, идеологии). Но этот провал с адаптацией уберегал от промывки мозгов. Быть геем и «советским человеком» – оказалось невозможно.
Как сегодня невозможно быть геем и сторонником режима (если, конечно, себя уважать).
Годы спустя я мог оценить везение. Словно кто-то направлял тебя в нужную сторону. Сексуальность заставляла рано рефлексировать и отделять себя от «большинства». В годы «застоя» уберегало от членства в партии (от продажи себя дьяволу), а в годы «путинизма» – от пропаганды и имперских беснований.
Секс-ориентация давала мне чувство дистанции с социальным и политическим злом. За что я ей очень благодарен. Как сказал американец Эдвард Тоссиг, “Я не выбирал, быть мне геем или нет. Просто мне повезло”.
– Александр Хоц
